Арканум
Шрифт:
Мэттью решил ее подразнить.
– Я подумал, а вдруг это тебе понравится.
Эбигейл схватила его за воротник рубашки и притянула к себе. Их губы слились в очередном долгом поцелуе. Они стояли на середине улицы, забыв обо всем, и не видели, как при лунном свете блеснул голубой монокль незнакомца в высокой черной шляпе, наблюдающего за ними из тени.
ГЛАВА 12
Территория лечебницы «Беллью» на Ист-Ривер простиралась на десять кварталов. На участке в тридцать акров располагались двадцать корпусов из красного кирпича. Последние два были обнесены высокой
Сегодня выдался ненастный день. Попеременно шел то дождь, то мокрый снег. Отворачиваясь от пронизывающего ветра, Дойл подошел к воротам. Сказал охраннику несколько слов, и тот открыл калитку.
Огромный вестибюль с высокими колоннами. Стойка дежурного рядом с широкой лестницей, по которой спускались и поднимались доктора и сестры. Шаг у них был быстрее, чем у остальных.
Попасть к Лавкрафту было не так просто. Его считали очень опасным. Ведь два зверских убийства – это не шутка. За ним установили круглосуточное наблюдение и варварски накачивали лекарствами. Дойлу повезло, поскольку на следующей неделе Лавкрафта должны были переправить в другой госпиталь, с более строгим режимом, где он останется до суда. Его никто не посещал, у него не было ни друзей, ни близких. Почти всю сознательную жизнь он провел в компании с одними демонами.
«Беллью» была перегружена больными, и здесь, как и в большинстве лечебниц на Манхэттене, врачей не хватало. Поэтому больные никакого серьезного лечения не получали.
Разумеется, в пропуск Дойла вписали вымышленную фамилию, но оформили как положено. Ему предложили подождать рядом с двумя полицейскими, дежурившими у стойки.
Прошел час. Наконец вышел гориллоподобный санитар с редкими растрепанными волосами на конусообразной голове. Болтающаяся на поясе потертая дубинка была явно не декоративная. Похоже, он часто пользовался ею. Санитар кивнул Дойлу следовать за ним вниз, в подвал.
– Десять минут. Не больше, – буркнул он.
Дойл чувствовал себя неуютно. Ладони вспотели, но кожаных перчаток он снимать не стал.
Санитар толкнул дверь, и сразу же резко запахло мочой и аммиаком.
1869 год. Десятилетний Артур храбрится изо всех сил. Электрического освещения в коридоре нет, зажжены лишь газовые фонари. Запахи ужасные. Так, наверное, пахнет в аду. Он опускает голову и видит, что шнурки на башмаках развязались. Папа расстроится. Дойл приседает, чтобы их завязать, и слышит голоса. Обитатели палат справа и слева кричат, сквернословят, даже плюются. Нижняя губа Дойла подрагивает, но он не заплачет. Нет, он не заплачет...
Санитар вывел Дойла в коридор, освещенный тусклыми лампами. Вначале из камер доносились невнятное бормотание и отрывистые крики, но неожиданно все обитатели одновременно ринулись к стальным дверям, пытаясь в узкие щели разглядеть Дойла. Двигающийся на несколько шагов впереди гориллоподобный санитар снял с пояса дубинку.
– А ну заткнитесь! – Он несильно ударил дубинкой по наличникам нескольких дверей.
– Сукин сын, будь ты проклят...
– О Иисус, я Тебя слышу...
– Я не могу ничего забыть...
– Сволочь! Сволочь!
Дойл поморщился.
Артур нерешительно останавливается у двери палаты. Он в воскресном костюмчике, в руке цветок. Длинноносый бородатый санитар в синей шляпе сует в замок ключ. Дверь со скрипом открывается. Дойлу хочется бежать, но ноги не слушаются. Внутри еще темнее, чем в коридоре. С деревянной койки, которая прибита к полу, поднимается обросший щетиной человек. Грязной босой ногой отталкивает в сторону ассенизационную лохань. Вглядывается в юного Артура. Тот застывает на пороге. Протягивает цветок.
– Здравствуй, папа.
Улыбка на лице отца похожа на гримасу. Он показывает на прислоненные к стене листы картона.
– Вот, Артур, нарисовал для тебя несколько картинок.
На рисунках изображены лесные нимфы и феи, сидящие на камнях посередине речного потока. Из розовых бутонов выглядывают эльфы.
– Не стой там, мальчик. Иди сюда.
Дойл сглатывает застрявший в горле комок и входит в палату. Дверь с громоподобным шумом закрывается.
Санитар остановился у двери камеры, единственной в блоке, из которой не доносилось ни звука. В остальных безумцы постепенно затихали, были слышны лишь бормотание и плач. Санитар открыл замок. Распахнул дверь. Дойл сделал глубокий вдох и вошел. Дверь за ним с шумом захлопнулась.
Сквозь зарешеченное окно у самого потолка струился слабый свет. Когда глаза привыкли к полумраку, Дойл увидел койку. На ней лежал Лавкрафт, свернувшись. Непонятно, живой или мертвый.
– Говард! – прошептал Дойл.
Лавкрафт не пошевелился.
– Говард, это я, Артур.
По-прежнему никакой реакции. Самое ужасное, размышлял Дойл, если его психика необратимо сломана. Ведь не сойти с ума в таких условиях, наверное, невозможно.
– Говард, я принес вам кое-что. Возможно, вы... – Дойл достал из кармана пиджака новенькие белые перчатки. – Перчатки, Говард. Я знаю, вам очень нравятся такие. – Дойл наклонился и уронил перчатки на неподвижное тело Лавкрафта. – Я подумал, что они... как-то облегчат вам существование.
«Неужели мне придется все делать без помощи Лавкрафта?» – подумал Дойл и испугался этой мысли. Мощный интеллект этого человека и практически безграничная эрудиция во всем, что касается оккультизма, могли бы помочь сложить все воедино. А так, без него...
– Спасибо.
Дойл вздрогнул от неожиданности. Он впервые услышал от Лавкрафта слова благодарности.
– Вы очень приветливы сегодня, Говард.
– Только боюсь... – Лавкрафт пошевелился, – что перчатки мне уже не помогут. – Он поднял голову. На нем была смирительная рубашка, сейчас не завязанная, вся запачканная рвотой и остатками пищи. Черные как смоль волосы, обычно всегда аккуратно причесанные, теперь почти закрывали большие, глубоко посаженные глаза. Щеки покрыты красными пятнами. Он качнул головой, присматриваясь к Дойлу. – Артур?