Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера
Шрифт:
Официально преподавание этнографии в России началось в Московском университете в 1884 г. (по инициативе Д.И. Анучина). В программу обучения (на естественном отделении физико-математического факультета) входила физическая антропология, география и археология {650} . [67] Но этнография как самостоятельная «наука о культуре» не заявила о себе до начала XX в., когда Штернберг вернулся с Дальнего Востока и организовал чтение лекций в Петербургском Музее этнографии. Лекции не были признаны официально, но к 1915 г. героические усилия Штернберга на академическом и бюрократическом фронтах принесли свои плоды, и он стал преподавателем этнографии на вновь созданных Высших географических курсах. Курсы придерживались нового и чрезвычайно широкого подхода к образованию, но они не давали профессии (не существовало ни дипломов, ни удостоверений), и большинство слушателей составляли женщины. Преподаватели были мужчинами
67
В.В. Бунак, сменивший Анучина в 1923 г., также особо подчеркивал важность изучения физической антропологии.
После революции новые чиновники от образования проявили больше понимания по отношению к науке ссыльных, и курсы были преобразованы в Географический институт, в который вошли географический и этнографический факультеты. Штернберг возглавил факультет этнографии и вплоть до своей смерти в 1927 г. оставался лидером своей профессии как по рангу, так и по научному авторитету. Он был болезненным, но неустрашимым подвижником и первопроходцем. Он считал, что новую науку, которая сделала историю человечества осмысленной и разумной, следует преподавать каждому ребенку в каждой школе. «Кто знает один народ — не знает ни одного, кто знает одну религию, одну культуру — не знает ни одной»{652}. Те, кто избрал этнографию своей профессией, должны преданно служить ей и «никогда не уклоняться с этого пути», поскольку этнография была не просто одной из наук в ряду прочих: в мире относительных ценностей она была единственной наукой, основанной на общей теории культурной эволюции. «Этнография — венец всех гуманитарных наук»{653}, потому что
наука о культуре по самому существу своему — едина. Она должна охватить творчество человека во всем его объеме, и во времени и в пространстве; иначе говоря, она должна охватить культуру всех народов земли, всех ступеней развития, от самых ранних периодов до настоящего времени. Этой единой наукой должна бы быть история. Но до сих пор история изучала лишь верхушки человечества, народы так называемые исторические, обладающие памятниками письменности и достигшие более или менее высокой ступени социального развития. За этими пределами остается еще огромная часть человечества, не имеющая никаких памятников письменности, которая, ввиду особо сложившихся условий, до сих пор остается на низших ступенях культуры{654}.
Целью этнографии было изучение культуры в целом и культуры бесписьменных народов в особенности. Она в равной степени включала в себя и была частью таких наук, как история, социология, археология, философия, фольклористика, лингвистика и история религии. В соответствии с этим наряду с разнообразными курсами по этнологии учебный план штернберговского факультета включал все вышеперечисленные дисциплины плюс традиционные китаистику, египтологию и востоковедение. Убежденный эволюционист и приверженец идеи «психического единства человечества», Штернберг объяснял отсталость условиями окружающей среды. Поэтому было вполне естественным, что от его студентов требовалось освоить основы физики, химии, анатомии, физиологии, биологии и геологии{655}. И наконец, Штернберг на всю жизнь сохранил верность учению И.К. Михайловского и «субъективному методу». Культура подвержена воздействию окружающей среды, но создают ее личности. «Творчество немыслимо без интеллекта, а интеллект существует только в индивиде»{656}. Следовательно, еще одним необходимым предметом была психология, важный курс в институте и центральная тема в трудах самого Штернберга{657}.
В дополнение к энциклопедическому образованию будущие миссионеры должны были приобрести разнообразные практические навыки, которые могли понадобиться во время их путешествий. В 1922 г. Штернберг пригласил в институт своего коллегу Богораза и попросил его взять на себя эту сторону учебного плана (тем самым усилив северную направленность российской этнографии). Полная противоположность Штернбергу по темпераменту, Богораз был крупным жизнерадостным человеком, любившим организаторскую и политическую деятельность. Как преподаватель он уделял главное внимание знанию языков и полевой подготовке и проявлял изумительную изобретательность в деле добывания средств, в частности для множества организованных им студенческих экспедиций. Одним из самых эффектных его триумфов было приобретение красных ливрей лакеев Зимнего дворца для подарков туземным информантам{658}.
Новая наука и два ее харизматических представителя оказались популярными. С 1918 по 1922 г. численность студентов выросла с 577 до 1530 человек, большинство из них были женщины{659}. Немало было и молодых евреев, толпами прибывавших в столицы из бывшей черты оседлости. Типична в этом отношении история Ерухима Крейновича, будущего специалиста по нивхам. После революции он поступил в Вечернюю школу рабочих-подростков им. И.Г. Чернышевского в Витебске, где, получая марксистское образование, увлекся теориями эволюции Моргана
Из 1530 студентов, поступивших в институт в 1922 г., только двенадцать были большевиками{664}. В результате квот, введенных в 1923 г., эта пропорция очень быстро изменилась, но первые выпускники, окончившие институт в 1925—1926 гг., были воспитаны на ценностях, далеких от ленинизма, «пролетарского» иконоборчества и кожаной тужурки с наганом. «Десять заповедей этнографа», сформулированные Штернбергом, призывали студентов любить науку, быть преданными ей, защищать ее чистоту от плагиата, карьеризма и скороспелых выводов. Завершались они следующим образом:
Не произноси ложного свидетельства на ближнего своего, на другие народы, на их характер, обряды, обычаи, нравы и т.д. Люби ближнего больше самого себя.
Не навязывай насильно исследуемому народу своей культуры: подходи к нему бережно и осторожно, с любовью и вниманием, на какой бы ступени культуры он ни стоял, и он сам будет стремиться подняться до уровня высших культур{665}.
Комитет Севера: Север
Когда новые сотрудники Комитета (молодые и старые) прибыли на Север, они обнаружили, что ситуация была именно так плоха, как им рассказывали. Недоставало ружей, боеприпасов, рыболовных сетей, одежды, муки, табака и котелков. Численность оленьих стад не восстановилась, поставки пушных зверей продолжали сокращаться. Многие северяне голодали, и некоторые искали работу вне сферы традиционного хозяйства{666}.
В соответствии с политикой Комитета и предположениями этнографов большинство эмиссаров считали русских важнейшей угрозой жизни и благосостоянию коренных народов. Они сообщали о продолжающемся притоке крестьян, поджогах лесов, исчезновении животных и беспорядочной круглогодичной охоте{667}. За крестьянами-переселенцами шла армия искателей удачи, вырванных из привычной жизни в годы Гражданской войны и воспрянувших благодаря нэпу. Золотоискатели вытеснили эвенков с Алдана; дальневосточные чиновники терроризировали население Охотского побережья по ходу спора о границах с Якутией; а на Камчатке тысячи сезонных рабочих, нанятых на принадлежащие японцам рыбные промыслы, выменивали меха на спиртное — когда не отнимали их силой{668}. В 1925 г. было подавлено крупное восстание эвенков{669}.
Большая часть туземной торговли по-прежнему находилась в руках старых «друзей», которые использовали старые методы и связи, конкурируя друг с другом под вывесками различных государственных и кооперативных предприятий{670}. Главное отличие заключалось в том, что традиционные колониальные товары не всегда были доступны из-за запретов и ограничений, а монополия «друзей» больше не была полной, поскольку некоторые крупные компании пытались действовать через их головы и посылали своих представителей и дешевые товары далеко в тундру. Но пока новых агентов было мало, а старожилы надежно поставляли пушнину, местные чиновники не обращали внимания на торговлю спиртным, взимание дореволюционных долгов и налоговые махинации{671}. Местные чиновники, разумеется, сами были старожилами. Единственный способ обойти «хищников» состоял в том, чтобы по мере возможности опираться на те крупные компании (такие, как Госторг или Акционерное камчатское общество и Охотско-Камчатское акционерное рыбопромышленное общество на Дальнем Востоке), которые могли позволить себе нанимать персонал не из числа местного населения, но туземная торговля с ее огромными транспортными расходами оказалась невыгодной для громоздких фирм с южными штаб-квартирами (за возможным исключением рыболовства, для которого не было коммерческого рынка на Севере){672}. Дополнительную проблему создавало нежелание приезжих коммерсантов играть по местным правилам: они избегали заключения традиционных «дружеских» договоренностей, пренебрегали законами гостеприимства и отказывались предоставлять своим клиентам долговременные ссуды.