Арктическое вторжение
Шрифт:
– Да, – сдавленно согласился он. По звуку это походило на кашель.
– Вы не простудились? – насторожился Астафьев, недовольство которого моментально испарилось, сменившись искренним участием.
– Я совершенно здоров, – спохватился Грин.
– Тогда как насчет ужина?
– Что?
– О господи! – Астафьев сделал вздох, который наверняка не раз слышали его студенты, когда проявляли свою бестолковость на занятиях. – Я приглашаю вас поужинать со мной, ясно? За едой и поговорим о делах. Но не сразу. – Астафьев шутливо погрозил пальцем. – Признаться, я здорово проголодался
Призывно качнув курчавой головой, он пошел вперед, показывая Грину дорогу.
Миновав небольшой полутемный холл, они вошли в дверь, предупредительно распахнутую одним из телохранителей. Изящная сияющая мебель явно была изготовлена итальянскими мастерами.
И снова Астафьев угадал, о чем подумал Грин.
– Роберто Проваззи, ручная работа, – сказал он, поведя перед собой ладонью. – Мебель выбирала моя Светлана. – На доли секунды лицо Астафьева приняло непривычное для постороннего взгляда ласковое выражение, но тут же сделалось замкнутым и жестким. – Клиентами Проваззи были Мадонна, Джордж Клуни и Сильвестр Сталлоне. Ну а стол, – Астафьев постучал по накрытому на двоих овальному столу, занимавшему центр помещения, – сделан самим Альберто Мерони. Стиль Людовика Шестнадцатого.
– Того, кто сказал: «Государство – это я»? – предположил Грин.
– Другого Людовика, – покачал головой Астафьев. – Садитесь, два. – Усмехнувшись, он кивнул на полукресло с резными подлокотниками. – Французский король очень заблуждался, когда превозносил свое эго. Я бы сказал иначе. Государство – это мы.
Астафьев одобрительно кивнул в такт собственным мыслям.
– Мы, – он выделил местоимение голосом, – часто делаем заказы итальянцам для Кремля и правительственных резиденций. Мои апартаменты в «Серебряном Бору» недавно обставили мебелью в стиле венецианского барокко.
Несведущий человек мог бы подумать, что эта светская болтовня ведется просто так, от нечего делать, но Грин слишком хорошо знал президента, чтобы принять рассуждения о мебели за чистую монету. Астафьев изучал его, играл с ним в кошки-мышки. Стоило Грину поддаться на эту уловку и заговорить в предложенном тоне, и пиши пропало. Анатолий Астафьев не прощал ошибок. Будучи требовательным к себе, он предъявлял повышенные требования и к другим, и это было справедливо.
– У вас хороший вкус, – обронил Грин.
Стул под ним оказался непривычно низким, зато Астафьев, сидящий напротив, похоже, устроился со всеми удобствами. Их глаза, находящиеся теперь на одном уровне, встретились, и Астафьев улыбнулся.
– Если уж мы заговорили о вкусе, то…
Не договорив, он щелкнул пальцами. В столовой, как из-под земли, выросла дородная фигура в белом. Лицо толстяка было распаренным и лоснящимся, словно он явился на зов прямиком от печи. Но пальцы этого человека, переплетенные ниже живота, предательски дрожали, выдавая его волнение. Скорее всего, из-за опасения чем-нибудь не угодить президенту у него повысилась температура. Это не был страх лакея перед господином. Просто толстяк в белом боготворил Астафьева и старался предугадать любой его каприз.
– Вадим Геннадьевич Рогалкин, мой личный шеф-повар, – представил толстяка Астафьев. – На кухне он царь и бог. Чем порадуешь нас сегодня, Вадим Геннадьевич?
– Щами по-сталински, – отрапортовал Рогалкин, вытянув руки по швам.
– Что значит по-сталински? – нахмурился Астафьев. – Лагерной баландой нас накормить собираешься, что ли?
– Наоборот, – повар расплылся в застенчивой улыбке. – Это необыкновенно вкусное блюдо. Оно готовится по старорусской традиции трое суток. Рецепт я узнал от своей прабабушки, которая куховарила на даче вождя народов.
– И что за щи ел вождь народов? – поинтересовался Астафьев с напускным равнодушием.
– Берется хорошо просоленная квашеная капуста, мелко шинкуется, затем обжаривается, часов пять-шесть тушится, а уж потом добавляется в бульон.
«Надеюсь, рецепт будет не слишком длинным», – подумал Грин, сглатывая голодную слюну.
– Бульон мясной или овощной? – поинтересовался Астафьев, явно знавший толк в хорошей кухне.
– Мясной, Анатолий Дмитриевич, – заверил его повар Рогалкин. – Тройной.
– Ого! Тройной, значит?
– Да, Анатолий Дмитриевич. Телятинка, свининка и курочка. Сначала бульон варится, потом остывает, а потом замораживается ровно на двенадцать часов.
– Зачем? – удивился Астафьев.
– Заморозка придает капусте особую нежность. – Рогалкин деликатно поцеловал кончики своих пальцев.
– Но вы его разморозили? – спросил Грин, поторапливая разговорчивого повара.
Тот посмотрел на него, как на полного идиота.
– А как же, – сказал он, косясь на Астафьева. – Все в лучшем виде. Разлили по горшочкам, залепили слоеным тестом и запекли в русской печи. Сталин очень их уважал, щи-то.
– Лучше бы он людей уважал, – буркнул Астафьев, по лицу которого пробежала мрачная тень. – Что из рыбы?
Грин не сразу сообразил, при чем тут рыба, но повар, видимо, хорошо изучил привычки хозяина.
– Суши и сашими, – сказал он, – ну и балтийская корюшка. Я всегда припасаю ее на всякий пожарный.
– Про пожары мне лучше не напоминай, – сказал Астафьев. – А корюшку тащи, вспомним молодость. – Подмигнув Грину, он поднял глаза на повара. – Гарнира никакого не надо, побольше овощей и салатов. Спиртного тоже не подавай, нам сегодня нужны трезвые головы. Будем пить квас и мятный коктейль, ну, ты знаешь. Потом чай. К чаю сладкого побольше. Конфеты, печенье. Варенье кизиловое не забудь.
Четкие, лаконичные распоряжения следовали одно за другим, придавая обычному ужину атмосферу совещания в военном штабе. Стремительно черкая что-то в блокнотике, повар Рогалкин согнулся в пояснице, чтобы задать уточняющий вопрос:
– Клубничного десерта не желаете отведать, Анатолий Дмитриевич? Я его самой королеве Елизавете готовил, остались очень довольны-с. Клубника, фаршированная кедровыми орешками, с ликером, с коньячком.
– Ему про Фому, а он про Ерему, – беззлобно произнес Астафьев. – Какой ликер, какой коньяк, Вадим Геннадьевич? Сказано же тебе, никакого спиртного, ни капли. Ступай. – Он махнул рукой. – И пусть попить принесут. Умираю от жажды.