Армадэль. Том 2
Шрифт:
Я пришла в себя и нашла плачущего Бэшуда на коленях у моих ног.
«Вы, кажется, рассердились, — бормотал он, — вы рассердились на меня? О! Если бы вы только знали, какие надежды имел я после того, когда мы виделись в последний раз, и как жестоко это письмо разбило их все в прах!»
Я оттолкнула жалкого старика от себя, но очень тихо.
«Ш-ш! — сказала я. — Не огорчайте меня теперь, мне нужно сочувствие, я должна прочитать письмо».
Он покорно отошёл в другой конец комнаты. Я слышала, как Бэшуд сказал сам себе в бессильной злости: «Если бы море разделяло мои мысли, то оно утопило бы его!»
Я медленно развернула письмо, чувствуя между тем странную неспособность сосредоточить своё внимание на те самые строчки, которые горела нетерпением прочесть. Но зачем распространяться далее об испытанных при этом ощущениях, которых я описать не могу? Гораздо ближе будет к цели, если перепишу все письмо для будущих ссылок на этой странице моего дневника.
«Фиуме, Иллирия, ноября 21, 1851.
Мистер Бэшуд, город, из которого я пишу вам, удивит вас, и вы ещё более удивитесь, когда узнаете, каким образом я пишу к вам из гавани Адриатического моря.
Я стал жертвой злодейского покушения. Меня хотели обворовать и убить.
Я нанял яхту более месяца назад в Неаполе и отправился (с радостью думаю теперь), не имея с собой друзей, в Мессину. Из Мессины я отправился в Адриатическое море. Через два дня нас застигла буря. Бури поднимаются и утихают очень быстро в тех морях. Яхта держалась на плаву отлично. Право, у меня слезы на глазах теперь, когда я думаю, что она на дне моря! К солнечному закату буря стала утихать, а к полночи осталось небольшое волнение, море начало успокаиваться. Я пошёл в каюту немного усталый (я помогал управлять яхтой, пока продолжалась буря) и заснул через пять минут. Часа через два меня разбудил стук упавшего в мою каюту в щель вентилятора в верхней части двери предмета. Я вскочил и нашёл маленький свёрток, в который был завёрнут ключ. На клочке бумаги было что-то написано с внутренней стороны почерком, который было не очень легко разобрать.
До сих пор я не имел ни тени подозрения, что нахожусь в море наедине с шайкой злодеев (кроме одного), которые не остановятся ни перед чем. Я был в очень хороших отношениях с моим шкипером (самым опасным злодеем из всей шайки) и ещё в лучших с его английским помощником. Так как матросы все были иностранцы, то мне нечего было с ними говорить. Они исполняли своё дело, и ни ссор и ничего неприятного не случалось. Если бы кто-нибудь сказал мне, прежде чем ночью я лёг в постель после бури, что шкипер, экипаж и помощник шкипера (который казался сначала не лучше остальных) были все в заговоре, чтоб украсть у меня деньги, а потом утопить меня на своей собственной яхте, я засмеялся бы ему в лицо. Вспомните это, а потом представьте себе (потому что просто нет слов вам рассказать), что я должен был подумать, когда я развернул бумажку, в которой был завёрнут ключ. Простите, что я теперь списываю с письма помощника его содержание:
«Сэр, оставайтесь в постели, пока не услышите, что спускают лодку с штирборта, или вы будете убиты. Ваши деньги украдены, и через пять минут дно яхты будет прорублено, а дверь вашей каюты забита гвоздями. Мёртвые ничего не могут рассказать, а шкипер намерен оставить доказательства на море о том, что яхта пошла ко дну со всеми находившимися на ней. Это его выдумка, и мы все замешаны в этом деле. Я никак не могу удержаться, чтобы не дать вам возможность спасти вашу жизнь. Возможность плохая, но не могу сделать более. Я сам буду убит, если не подам вида, что действую вместе со всеми. Ключ от двери вашей каюты бросаю вам в этом письме. Не пугайтесь, когда услышите стук молотка: я буду забивать вашу дверь, и у меня в руке будут короткие гвозди вместе с длинными, я употреблю только короткие. Подождите, пока не услышите, как лодка со всеми нами спущена на воду, а потом выломайте дверь каюты, прислонившись к ней спиной. Яхта проплывёт с четверть часа после того, как в ней будут просверлены дыры. Бросайтесь в море с левой стороны и имейте яхту между вами и лодкой: вы найдёте множество разного плавающего хлама, выброшенного нарочно, на котором сможете продержаться. Ночь тихая, море спокойное, и, может быть, какой-нибудь корабль подберёт вас, пока вы будете ещё живы. Я не могу сделать большего.
Когда я дошёл до последних слов, то услышал стук молотка. Не думаю, чтобы я был трусливее многих, но была минута, когда пот потёк с меня градом. Я опомнился, прежде чем прекратился стук молотка, и начал думать об особе, очень дорогой для меня. Я сказал себе: «Я попытаюсь спасти свою жизнь, хотя все шансы к спасению против меня».
Я вложил письмо от особы, о которой упомянул, в одну из бутылок в моей шкатулке вместе с предупреждающим письмом помощника шкипера на случай, если я доживу до того дня, когда смогу увидеть его опять. Я повесил бутылку и фляжку с виски на перевязи на шею и сначала оделся, страшно волнуясь, потом одумался и опять разделся, чтобы плыть только в рубашке и подштанниках. В то время как я сделал это, стук молотка прекратился, и наступила такая тишина, что я услышал, как вода ворвалась в просверлённое дно яхты. Потом я услышал стук спускаемой на воду лодки и голоса сидевших в ней злодеев, доносившиеся с правого борта. Я подождал, пока не услышал шум весел на воде, а потом с силой нажал спиной на дверь. Помощник шкипера сдержал своё обещание: я легко отворил дверь, выполз на четвереньках на палубу под прикрытием больверка и бросился в воду с левого борта. На море плавало множество предметов, я схватил первую попавшуюся мне вещь (курятник) и отплыл, держась за него, ярдов двести, оставляя яхту между собой и лодкой. Отплыв на это расстояние, почувствовал, что меня охватила дрожь, и остановился (боясь судорог), чтобы глотнуть виски. Закупорив фляжку, я оглянулся назад и увидел, что яхта тонет.
Ещё через минуту между мной и лодкой не осталось ничего, кроме обломков для инсценировки кораблекрушения, брошенных нарочно. Сияла луна, и если бы на лодке была подзорная труба, то мне кажется, они могли бы увидеть мою голову, хотя я старательно держал курятник между собой и преступниками.
Они гребли вёслами, и я слышал громко спорившие голоса. Минуты показались мне веком, я понял, о чём шёл спор. Нос лодки вдруг повернулся в мою сторону. Какой-то злодей, поумнее остальных (наверно, шкипер), очевидно, уговорил их вернуться к тому месту, где затонула яхта, и убедиться, что я пошёл ко дну вместе с нею.
Они проплыли уже половину расстояния, разделявшего нас, и я считал себя погибшим, когда услышал крик одного из них и увидел, что лодка вдруг остановилась. Минуты через две лодка развернулась, и её пассажиры стали лихорадочно грести от меня так, как гребут люди, старающиеся спасти свою жизнь. Я посмотрел в одну сторону, в сторону земли, и ничего не увидел; я посмотрел в другую сторону, в сторону моря, и увидел то, что экипаж лодки заметил раньше меня, — парус вдали, становившийся все виднее и тем больше при лунном сиянии, чем дольше я на него смотрел. Через четверть часа на корабле смогли услышать мой крик, и экипаж подобрал меня.
Это были иностранцы,
Я думаю, что моя голова ещё отуманена болезнью. По крайней мере, мне только сегодня утром пришло в голову, что какой-нибудь корабль, вероятно, прошёл мимо того места, где яхта пошла ко дну, и подобрал мебель и другие вещи, выброшенные в море. В таком случае какие-нибудь ложные слухи о том, что я утонул, могли достигнуть Англии. Если это случилось (я молю Бога, чтобы это было безосновательное опасение с моей стороны), ступайте прямо в коттедж майора Мильроя, покажите ему это письмо — я написал его столько же для него, сколько и для вас, — а потом дайте ему вложенную записку и спросите его, не оправдывают ли, по его мнению, обстоятельства мою надежду, что он отправит эту записку к мисс Мильрой. Я не могу объяснить, почему я не пишу прямо к майору или к мисс Мильрой. Я могу только сказать, что есть уважительные причины, которые я обязался честью не нарушать, принуждающие меня действовать таким окольным путём.
Я не прошу вас отвечать на это письмо, потому что буду на обратном пути домой, надеюсь, задолго до того, как ваше письмо может дойти в это отдалённое место. Что бы вы ни делали, не теряя ни минуты, ступайте к майору Мильрою. Известно ли о гибели яхты в Англии или нет — ступайте!
Я подняла глаза, когда прочитала до конца письмо, и увидела, что Бэшуд встал со своего стула и остановился прямо напротив меня. Он пристально изучал моё лицо с пытливым интересом человека, который старается прочесть чужие мысли. Он виновато опустил глаза, встретившись с моим взглядом, и вернулся к своему стулу. Считая меня действительно обвенчанной с Армадэлем, старался ли он приметить, хорошим или дурным известием, по моему мнению, было известие о спасении Армадэля? Тогда не было времени входить с ним в объяснения… Первое, что следовало сделать, это тотчас же известить доктора. Я подозвала Бэшуда и подала ему руку.
«Вы оказали мне услугу, — сказала я, — которая делает нас ещё более близкими друзьями, чем прежде. Я после расскажу вам больше об этом и о других вещах, интересующих нас обоих. Теперь я хочу, чтобы вы дали мне письмо мистера Армадэля, которое я обещаю вам привезти назад, и подождать здесь, пока я возвращусь. Сделаете вы это для меня, мистер Бэшуд?»
Он отвечал, что он сделает все, о чём я его попрошу.
Я пошла в спальню и надела шляпку и шаль.
«Позвольте мне узнать точно некоторые обстоятельства, прежде чем я оставлю вас, — продолжала я, когда я была готова выехать. — Вы никому кроме меня, не показывали этого письма?»
«Ни одна живая душа не видала его, кроме нас двоих».
«Что вы сделали с запиской к мисс Мильрой?»
Он вынул её из кармана. Я быстро её пробежала, увидела, что нет ничего интересного, и тотчас же бросила в огонь. Сделав это, я оставила Бэшуда в гостиной и отправилась в лечебницу с письмом Армадэля в руках.
Доктор уехал, и слуга не мог сказать точно, когда он вернётся. Я зашла в его кабинет и написала несколько строк, приготовлявших его к известию, которое привезла с собой. Я запечатала свою записку вместе с письмом Армадэля в конверт и оставила до его возвращения. Потом я сказала слуге, что зайду снова через час, и ушла.
Бесполезно было возвращаться в свою квартиру и говорить с Бэшудом, прежде чем узнаю, что доктор намерен делать. Я ходила поблизости взад и вперёд по улицам, перекрёсткам и скверам с каким-то тупым, застывшим чувством, которое не допускало не только активной работы мысли, но и всякого ощущения физической усталости. Я вспомнила, что то же самое чувство испытала несколько лет назад в то утро, когда тюремные служители пришли за мной, чтобы вести в суд, где решался вопрос о моей жизни. Вся эта страшная сцена снова пришла мне на память самым странным образом, как будто в ней участвовала не я, а какое-то другое лицо. Раза два я спрашивала себя в страшном отчаянии, зачем меня тогда не повесили.
Когда я вернулась в лечебницу, мне сказали, что доктор пришёл уже полчаса назад и что он сейчас в своей комнате, с нетерпением ждёт меня.
Я вошла к нему в кабинет и увидела его сидящим у камина. Он обхватил голову руками и опирался локтями на колени. На столе возле него кроме письма Армадэля и моей записки я увидела в небольшом кругу света, отбрасываемом лампой, открытый указатель расписания железных дорог. Не думал ли он о побеге? Нельзя было узнать по его лицу, когда он взглянул на меня, что он замышлял или как это известие поразило его, известие о том, что Армадэль жив.
«Сядьте около камина, — сказал он. — Сегодня сыро и холодно».
Я молча села. Доктор молча растирал колени перед огнём.
«Вы ничего не хотите сказать мне?» — спросила я.
Он встал и вдруг приподнял абажур лампы так, что свет упал на моё лицо.
«Вы, кажется, нездоровы? — спросил он. — Что с вами?»
«Голова у меня тяжёлая, а глаза горят, — ответила я. — Верно, от погоды».
Странно было, как мы оба удалялись от самого важного вопроса, о котором собрались говорить.
«Я думаю, что чашка чаю пойдёт вам на пользу», — заметил доктор.
Я приняла предложение, и он приказал подавать чай. Пока подавали чай, доктор ходил взад и вперёд по комнате, а я сидела у камина, и ни слова не было сказано. Чай взбодрил меня, и доктор заметил перемену к лучшему в моём лице. Он сел напротив у стола и наконец заговорил: «Если бы у меня было десять тысяч фунтов в эту минуту, я отдал бы их за то, чтобы не компрометировать себя в вашей отчаянной спекуляции со смертью мистера Армадэля».