Армагеддон. 1453
Шрифт:
Она опустила ковш в амфору и стала неторопливо набирать в кувшин воду. Ей нужно было подумать. К чему этот разговор о детях? Феон почти никогда не притрагивался к ней. София знала, что у него были другие женщины. Ее это не тревожило. Для чего она ему нужна?
Женщина повесила ковш на крюк. Муж мог нанять шлюху, чтобы та подавала ему воду и угождала всем прочим желаниям. София мало для чего требовалась с тех пор, как он привез ее в Геную, с самой первой недели и, возможно… возможно, он собирается отпустить ее домой. Где ее ждут город, дети и, она надеялась, Бог.
Феон стоял у осколка зеркала с лезвием в руке, приводя в порядок бороду. София поставила рядом с ним кувшин и подошла к шкафу, взять его тунику и плащ. Осторожно уложив их на ручку кресла, она выпрямилась и посмотрела на него:
– Феон… Муж.
Отражение его глаз в зеркале скользнуло к ней.
– София. Жена, – ответил он, слегка улыбнувшись формальному обращению.
Ее руки судорожно сжимались и разжимались.
– Я хочу знать… Я хочу спросить…
– Что?
– Я хочу спросить, нельзя ли мне отправиться домой раньше тебя?
Лезвие замерло у горла.
– Домой? Когда мое поручение здесь еще не завершено?
Она сглотнула.
– Я не знаю… Не знаю, есть ли от меня здесь польза. Мне кажется, я тебе здесь не нужна.
– Не нужна? Разве мужчине не всегда нужна рядом жена?
Его тон не изменился, тем самым сильнее подчеркивая насмешку.
София вздохнула, заговорила тихо:
– Ты говорил, что мое присутствие поможет тому делу, о котором ты просишь. Что я заставлю генуэзцев вспомнить о рыцарстве, что благодаря мне они задумаются, какая судьба ждет женщин Константинополя, если они не вмешаются.
Феон продолжил бриться.
– Я думаю, твоя внешность справилась с этой задачей на приветственном ужине. Примерно на минуту. Потом эти итальянцы ненадолго задумались о твоем сладострастии и позавидовали возможной удаче турок. – Он рассмеялся. – А дальше, когда с рыцарством и похотью было покончено, они обратились к тому единственному, что действительно для них важно. К прибыли.
Ее больше не поражало легкомыслие мужа, даже когда он обсуждал возможное изнасилование своей жены неверными. Но она надеялась на лучшее со стороны мужчин Генуи.
– И они не задумались о Боге?
– О Боге? – Феон вновь рассмеялся. – Я думаю, он занимает очень низкое место в их списке важных дел.
Возможно, это были последствия тех сомнений в себе перед алтарем. Или же шевельнулись где-то внутри ее благородные родители… Но в первый раз за долгое время она ощутила вспышку гнева.
– И все же ты, муж, проводишь большую часть времени в обсуждениях, как нам лучше продать свое видение Бога за римское золото?
Феон обернулся и посмотрел на нее.
– Ну-ну, – негромко произнес он. – Давно я не видел в тебе такой страсти… Ничего похожего на нынешнее утро. – Он махнул лезвием в сторону соседней комнаты, потом отвернулся и продолжил бритье. – Так ты пришла к убеждениям своего кузена Луки Нотараса? Ты скорее предпочтешь увидеть в Айя-Софии тюрбан, нежели римскую митру?
Ее гнев унялся так же быстро, как вспыхнул. Хотя она была образованна, как любая благородная женщина, – она хорошо читала и писала, – ее мужа обучали почти с рождения. Годы учений строгих преподавателей, университет, с десяток дипломатических поездок отточили его разум намного острее бритвы, которую он держал в руке. Спорить с ним было бессмысленно. Кроме того, София не считала грехом, подобно многим, отказ от некоторых аспектов православия и воссоединение церквей Востока и Запада. Она по-прежнему доверяла Богу спасение своего города. Но, в отличие от многих, знала, что Бог нуждается в людской помощи. В мужчинах в доспехах, с пушками и арбалетами.
– Ты знаешь, что нет. Все… – поторопилась вставить София, поскольку знала – дай мужу шанс, и он воспользуется ею, как точильным камнем, оттачивая свое остроумие для предстоящих днем противоборств. – Все, о чем я сейчас прошу, – подумай, нельзя ли мне вернуться. Наши дети нуждаются во мне. И я считаю, что буду полезней нашему городу там, а не здесь. Как ты сказал, я уже внесла здесь свой… скудный вклад.
Женщина опустила взгляд.
– Хорошо… – Феон задумался, глядя поверх ее головы. – Мне нужно отправить Совету послания. Мои переговоры здесь почти завершены, затем мне будет нужно ненадолго съездить в Рим и присоединиться к главному посольству.
Он мгновение изучал ее, потом отвернулся к зеркалу:
– Я подумаю об этом.
София повернулась к спальне, не желая показывать надежду, написанную в открытой книге ее лица. Голос Феона остановил ее:
– Но ты можешь кое-что сделать для меня.
Она не обернулась.
– Конечно. Что?
– Энкольпион, который ты носишь. Дай его мне.
София посмотрела вниз. Какая она дура, не спрятала амулет обратно под тунику…
– Это моя защита, и… и его дала мне мать.
– Господь наш защитник – ведь так ты всегда говорила мне, жена. Твоя мать, да будет благословенна память о ней, мертва. А фонды посольства, оставленные мне, почти исчерпаны. Мне нужны средства, чтобы подкупить еще одного мелкого чиновника. Ты носишь их на шее, в золоте и ляписе. – Он встретил ее взгляд своим в зеркале. – А то, что останется, купит тебе дорогу домой.
София знала, что он может просто забрать амулет. И она не смогла бы отказать ему, как не могла отказать этим утром. Но знала она и то, что муж по-прежнему пользуется ею, как точилом. Он проведет день в попытках выиграть споры. И с тем же успехом может начать с нее.
Женщина сняла с шеи золотую цепочку, поцеловала амулет и положила его на стол. Потом вошла в спальню и закрыла дверь, оставив за ней его тихий смех.
Феон открыл железную решетку и вышел на улицу. Его телохранители, сидевшие у входа, встали, но он не обратил на них внимания. Они пойдут следом. Будут защищать его, если нападавших не окажется слишком много. Они не существовали вне своих обязанностей. А Феону хотелось еще пару мгновений побыть в тех комнатах, из которых он вышел, пусть даже с каждым шагом удаляясь от них.
Он отметил в себе ощущение триумфа и задумался над ним. Такие незначительные победы, едва стоящие сражения с противником, который едва сопротивляется. Он дал ей то, о чем она просила, при этом все равно собирался отослать ее обратно. Взамен же получил предмет, который она любила, который небесполезен для него. Он взял ее, хотя испытал при этом не больше удовольствия, чем она сама. Но это было не ради удовольствия, напомнил себе Феон. Удовольствие доступно ему где угодно, и, отослав ее, он сможет развлекаться как пожелает, вовсе не сдерживая себя. И дело не в надежде на еще одного ребенка – те двое в Константинополе, которых он едва знал, были достаточным подтверждением его мужской силы.