Армагеддон. 1453
Шрифт:
– Хорошо. Тогда я встречусь с вами там. Мы вместе отпразднуем рождение Господа нашего.
– О, это будет мило, – заметил Джустиниани; его глаза сейчас сияли так ярко, что казалось, будто они пылают. – Энцо выдаст тебе часть золота. Скажем, четверть?
– Я бы предпочел треть.
– Не сомневаюсь. Но даже четверти может оказаться достаточно, чтобы вскружить тебе голову.
Григорий кивнул. Энцо подошел к большому сундуку в углу комнаты и достал позвякивающий мешочек.
– Отсчитай ему сотню дукатов.
Сотня. Еще три сотни при доставке. На эти деньги в Рагузе можно
– Он так много стоит? – пробормотал он.
– Турки заплатили бы тебе в два раза больше за его убийство. – Джустиниани кивнул. – Но я знаю тебя, Риномет. Ты не любишь менять сторону посреди битвы. Очень не по-наемнически. – Он улыбнулся. – Сделка есть сделка, верно?
– Верно.
Счет Энцо был верен. Григорий понаблюдал, как монеты исчезают в кожаном кошеле, затем взял его, завязал и засунул под плащ.
– Тогда, с Божьим ветром в наших парусах, я встречу вас на Хиосе.
Он поклонился, мужчины тоже. Выпрямившись, Григорий увидел, что веселье не покинуло взгляд Командира.
– Есть что-то еще, мой генерал?
– Есть.
Генуэзец взглянул на мужчин, стоящих рядом. Энцо разделял его веселье, Амир – не очень.
– Германец, – продолжил Джустиниани, – на Корчуле не по своей воле. Он – пленник.
– Чей?
– Омишских пиратов. – Джустиниани следил за выражением лица Григория, и его улыбка ширилась. – Так что тебе, Зоран, лучше помириться с Богом, как бы ты ему ни поклонялся. Там тебе потребуется вся помощь, которую удастся получить.
Глава 4
Любимый Мухаммедом
Пьяная компания, кичливо шедшая мимо – славя Христа, ругая Аллаха, превознося дожа, – заставила Хамзу передумать. Они праздновали соглашение. И договорился о нем тот самый человек, с которым Хамза собирался встретиться. Хотя воинов отправляли совсем мало, через пару месяцев они принесут Константинополю надежду, а сегодня – прибыль генуэзским тавернам. Плохая тактика – насмехаться над последним достижением мужчины. Грубо по крайней мере; а подчеркивать неравенство атакующих и защитников сродни удару дубины. Оба мужчины и так о нем знали. Знали, что окончательный выбор – сражаться или не сражаться – не сводится к простому раскладу сил.
Хамза пожал плечами. Он владел более тонким оружием. Надежда, а не отчаяние – зачем загонять человека в угол, если можно привести его к свету? – тем более что утонченность была естественной для мужчины, которого он собирался завоевать.
Ласкарь. Сотни лет назад в Константинополе были императоры, носящие эту фамилию. Несомненно, этот может проследить свое происхождение до них, а то и до основателей города. Хамза улыбнулся. Он мог проследить происхождение лишь до деда, козопаса.
Ласкарь. Однако и фамилия предателя. Брата этого мужчины. Так течет ли еще в этом семействе благородная кровь? Хамза размышлял об этом, пока крики пьяной толпы не отдалились, потом постучал телохранителя по плечу.
Они вышли из дверного проема, где укрывались, приподняв плащи над дрянью, которая
– Кто там? – послышался голос с подчеркнутым итальянским выговором.
Хамза узнал голос.
– Друг, – негромко ответил он на родном языке, – ищущий убежища.
Феон напрягся. Это был тот человек, на встречу с которым он собирался идти. Планы изменились – или же турок решил добиться какого-то преимущества этим сюрпризом, ведь турки хитры, как змеи. Этого человека нельзя оставлять на улице.
– Секунду, – крикнул он, потом обернулся и прошипел: – София! Прибери эту комнату. Скорее!
Пока жена выливала остатки тушеной требухи в одну миску, сметая туда же финиковые косточки и крошки хлеба, Феон накинул поверх туники вышитую верхнюю рубаху, потом открыл сундук и засунул в него копию подписанного договора с Генуей со своими заметками на полях. Он сам толком не знал, зачем это делает. Скорее всего его гость уже знает большинство подробностей.
Немногое, чем они располагали, было быстро убрано. Комната выглядела тем, чем и была: дешевое жилище посланника, чья страна не может позволить себе ничего лучшего. Поэтому Феон и обрадовался встрече в таверне. По крайней мере его одежда, о которой заботилась София, выглядела безупречно. «Иди», – сказал он, и жена ушла в спальню, закрыв за собой дверь. Феон перевел дух и стал спускаться по лестнице.
Засовы были сняты, дверь открыта.
– Мир тебе, друг, – сказал Хамза, вежливо касаясь лба, губ и сердца.
– И тебе, друг. Твой приход – честь для моего дома. Желаешь ли ты войти и отдохнуть?
– Желаю и благодарю тебя.
Хамза поклонился и переступил порог. Абдул-Матин присел у входа на корточки, завернувшись в плащ.
Довольный Хамза поднимался за хозяином по лестнице. На нейтральной территории таверны они могли бы поспорить за язык. Но здесь Феон, как хозяин, обязан говорить на языке гостя.
У входа в комнату лежал тканый коврик.
– Вот тапочки для тебя, – указал Феон.
– Спасибо. У меня есть свои.
Хамза залез в сумку, вытащил пару тапочек из овчины, с трудом стянул тяжелые сапоги.
– Никогда к ним не привыкну, – сказал он, ставя сапоги у двери. – Итальянцы не понимают, что такое хорошая обувь. В отличие от нас.
– Нас?
– Мы с Востока.
Феон задумался. Предложенное родство было совсем маленькой уступкой.
– Не понимают. Но им нужны толстые сапоги, чтобы пинать жен и месить грязь в сточных канавах, которые они зовут улицами.
Хамза рассмеялся:
– Верно.
Он вошел в комнату, огляделся с непроницаемым лицом.
– Я прошу прощения за внезапный визит. Но эти грязные улицы заполнены нынче молодыми людьми, которые ищут, где бы поозорничать. И начинают свои поиски в тавернах. Человек с моим оттенком… – он коснулся лица, – станет для них вызовом. – Обернулся к Феону, все еще стоящему у двери. – Вы не слышали, что они празднуют?
– День рождения какого-то святого? Или пары сразу? У них здесь святых больше, чем дней в году.