Армагеддон
Шрифт:
«Что такое может быть? Не из нашего ли мира? Неужто ангел-хранитель? Статус у нее не тот, чтобы ангела удостоиться». Присматриваюсь, а нечто робеет, явно меня смущается и боится.
— Кто вы? Что вы? — спрашиваю.
— Скорее что, чем кто, — отвечает боязливо.
— Вы только сейчас произошли, — догадываюсь.
— Только что, ангелица-ученица, зовут меня Нина. Вы ведь меня не обидите? Я ведь еще ничего-ничего не знаю, — а сама чуть не плачет.
Эманация между тем сгущается, проглядывают, определяются длинные девичьи черты, ресницы долу,
— Не бойся, — говорю, — не обижу.
Стали мы с ней видеться. Чем дальше, тем чаще. Раньше-то я частенько манкировал, свыше даже одобрялось это. Не все же подопечного от падения оберегать и под руки подхватывать, должна быть свобода выбора. Конечно, человек может и под машину попасть или, например, в камнедробилку угодить.
«Где был ангел-хранитель?» Где был? Что у ангела своей личной вечности быть не может? Ну, да не все вам, людям, знать про нас. И так о многом догадываетесь.
Придет к Алексею Нина, заварят они свой вечный разговор-выяснение: кто виноват и что делать. А мы с ангелицей под потолком незримые витаем. Все о жизни здесь расспрашивает.
Тьма и свет, добро и зло, жизнь и смерть — это она на уровне элементарных частиц понимала. А вот про свои обязанности знала слабо. И про любовь тоже.
— Как это — оберегать? От чего оберегать?
Объясняю, проясняю. Надоест — небылицы начну рассказывать.
— Видишь, твоя Нина внизу как сердится! Как орет! Даже жилы на шее набухли, еще немного — и порвутся жилы, кровь фонтаном в потолок брызнет.
— А что делать?
— Хлопни ее сверху ладошкой по затылку.
Она подлетела и хлопнула. Нина с разинутым ртом так и осталась.
— Что с тобой? — это Алексей, — Тебе дурно? Воды?
Наконец обрела дар речи:
— Знаешь, меня сейчас кто-то детской ладошкой по затылку — хлоп.
— Это у тебя давление.
— Это у тебя давление!
И снова пошла накручиваться, распаляться. Пока Алексей ей рот поцелуем не зажал.
— Смотри, твой мою раздел. А теперь собой давит. Раздавил совсем.
— Надо спасать. Ты же ангел-хранитель.
— Спасать? А как?
— Пощекочи свою под мышками, она сразу моего с себя сбросит.
Опять — скандал. Но, кажется, она довольно быстро стала все понимать, ангелица. Вижу, потемнела лицом, каждую нашу встречу обдумывает. Привязался к ней, кроткой. И любопытно мне: что ее тревожит?
— О чем ты все время думаешь?
— О тебе и обо мне.
— А что о тебе и обо мне?
— Почему ангелы друг друга не любят?
— А чем нам любить друг друга? Смотри, у всех здесь гладко.
— И никак нельзя войти друг в друга?
— А зачем?
— Чтобы почувствовать друг друга.
— Мы и так из одного чувства созданы.
— Я тебя чувствую.
— Вот видишь. Мы можем даже касаться друг друга флюидами симпатии.
— Но флюиды —
И мне передалась ее горячность. Я весь пошел жаркими волнами, но нечем этому было разрешиться. И я впервые почувствовал неудовлетворенное желание. Оказалось, это — как жало.
— Мы должны сейчас же разлучиться, — сказал я.
— Направить лучи свои в разные стороны? Никогда этого не будет. Смотри, там внизу под нами это только люди, а он называет ее такими ласковыми словами, что мороз пронизывает. И ее вскрики обжигают меня. Разве тебе меня не жалко? Только посмотри: тут ожог, и здесь обожгло, и здесь. У меня даже припухло. Наверно, скоро вырастут груди. Разве ты не хочешь потрогать их?
И мне захотелось потрогать их. Слишком часто я наблюдал тех, там внизу. А они ведь совсем не стеснялись.
— Ты такой сильный и умный, — продолжала она, — Ты можешь отрастить свою светлую плоть и придать ей красивую форму,
— А что скажут там, которые неизмеримо выше?
— Разве нам не дана свобода выбора?
«Вот до чего она додумалась! — подумал я, — Действительно, свобода выбора дана всякому творению, можно даже уничтожиться, совсем, без дальнейших воплощений и излучений, начисто. Но этого боятся все, даже темнейшие из нас».
— Но ведь ты хочешь, можешь, надо только попробовать, — говорила она, — Мы же совершенней, и у нас должно получиться более красиво, чем у них. Ты войдешь в меня с силой и божественной мощью. Тогда мы станем как те, которые там, неизмеримо высоко.
«О, кощунство! — думал я, — Бедный Адам!»
Так мы и сделали. Теперь мы падшие ангелы. Но это был наш выбор. Не знаю, что случилось с нашими подопечными. Кажется, Нина вышла замуж за хозяина «мерседеса». И не потому ли Алексей Иоанович попал в аварию? Признаться, я больше не следил за ним.
А с нами случилось вот что. Мы потемнели ликами, уплотнились — стали плотью человеческой и шлепнулись на землю, как два созревших яблока. В общем, сделались людьми. Чижовы мы, Алексей и Нина. Ребенок у нас, мальчик, Петя, Петр — камень по-гречески. Надеюсь, у него есть ангел-хранитель. Кому он улыбается, когда лежит в кроватке один?
Оружие
Алик Абрикосов любил оружие платонической любовью. Никогда не учился стрелять, да и не стрелял никогда. На стене у него висела казачья шашка с оборванным темляком и золоченый морской кортик, доставшийся от покойного деда. Тогда, при Сталине это было парадное оружие.
Ложась спать, Алик обычно клал под подушку тяжелый плоский пистолет типа Браунинг. Зачем он это делал, спросите? Так было надежней и быстрей засыпать. Сквозь мягкую упруго-податливую толщину подушки он чувствовал скулой плоский металл. Опасный предмет. Это было приятно. Это успокаивало, как голос матери.