Армейская пора
Шрифт:
Но меня он встретил громко и развязно, практически нагло. Молодой же, и так проглотит, не осмелится. Посмотрел на меня панибратски:
— Эй, салага, ты че тут ползаешь, обозрел совсем, а ну, стукнемся?
Все понятно, дедушке скучно, дедушке хочется развлечься. Он будет бить, причем так незаметно, чтобы ни свои старослужащие, ни, тем более, офицеры не видели следы от ударов. Мне же отвечать нельзя под угрозой, что он дедам скажет по-товарищески.
Восемнадцатилетние неопытные пареньки или где-то так, побоятся, на всякий случай, предпочтут промолчать. Чирков
А вот я рискну. Малов видит, что я сейчас любимец у начальника центра. И он даже открыто поправил Гришина, хотя обычно старшие офицеры младших, если и матерят, то за закрытыми дверьми.
Потом он и сам понимает, что я Чиркову не пара, новобранец — биатлонист с золотыми медалями, разбирается с ЭВМ так, что аж командование его отличает. А тот кто?
Ну и, наконец, очково мне откровенно. Деды, конечно, сейчас страшные, но с какой стати подгибаться под всякими мразями?
Пока он гнул пальцы и показывал, какой он крутой, я поменял погоны, пришил ефрейторские. Показал их деду, властно потребовал:
— В чем дело, рядовой, совсем решил забить на дисциплину — в штрафбат хочется или, на крайняк, попасть под карандаш командиру?
Оба варианты грозные. Это вам не «черные 1990-е годы», тут еще воинский распорядок и дисциплина. Очень грозно покажет командир на это, и в зюзю завернет. А он такой смешной и маленький, ну прямо как юркий сперматозоид.
От этого я ненароком улыбнулся. Гена в отчаянии бросился на меня, а я и не готов совсем был! Ну ведь все равно, мы двое почти, как слон и моська. Всего лишь нечаянно выдвинул, даже не ударил. И то он согнулся, как будто я его вмазал, упал под кровать, забился там. Слушайте, а он не нервный, может быть, врачи пропустили?
Попытался его вытащить его из под укрытия, но там поднялся такой писк-биск-ахи-охи, как будто девчонка забилась, а я ее собираюсь изнасиловать. Тьфу, пусть меня лучше деды толпой бьют!
Так и ушел из казармы, пусть успокаивается Чирков-Чиркова. А мне и так забот выше крыши. Тут старослужащие, там генералы и офицеры со своими ревизорами, черт возьми. Сходил, называется пошить мундир.
На складе оказалось неожиданно много народа — не меньше взвода. Для сравнительно небольшого пространства это уже чрезмерно.
И еще по помещению носились, как электровеники, и деятельно распоряжались офицеры в звании капитанов. Будто бы и меня сейчас сцапают и заставить вкалывать почем зря. Известно ведь, хороший солдат — это работающий солдат. Всех это устраивает, кроме как самих солдат, но кого это волнует?
Но мне совершено не было нужды тревожиться. Скромно в углу, но всех видя и всех замечая, находился начальник учебного центра.
Это вот я его так охарактеризовал. На самом деле полковник был в логическом центре и совсем не скромно, а скорее, очень зло. Он и меня немедленно отгавкал. Мол, где ты ходишь, когда Родина находится в опасности. Это я перевел
Вместо этого я вытянулся по стойке смирно и замер. Рост у меня был приличным, а мышцы за время занятия лыжами в школе, а потом в сборной заметно выросли. Причем ведь не только лыжами, но и силовыми упражнениями. Зачетная получилась фигурка.
Назаров голубым не был, не то еще время и не та страна. Скорее, он посмотрел как офицер солдата и в его представлении он сумеет выполнить предоставленные ему задачи. Такое видение заставило его замолчать. После этого он еще увидел и новые погоны.
— О! — искренне удивился он, — а я думаю, что ты так изменился, стал каким-то солидным, серьезным. А ты всего лишь погоны поменял с рядового на ефрейтора.
Неспешно махнул мне рукой:
— Иди ко мне, ефрейтор, новость есть и не пойми какая. Стал известен ревизор, который к нам едет. Это маршал авиации Кожедуб, слыхал про такого?
— Иван Никитович, Трижды Герой Советского Союза? А как же! — откликнулся я радостно. Увидеть первого истребителя Великой Отечественной войны многого стоит. Может уже этим и окупится все попаданство.
— Видел его? — обнадеживающе спросил начальник центра, — сумеешь поговорить без грома и молнии?
Эк он сказанул! Да чтобы я, уроженец удмуртского села, более известного по милицейским сводкам, увиделся с ним!
— Никак нет, товарищ полковник, — поправиля командира, — просто читал много литературы и о нем, и его.
— А-а, — разочаровано сказал Назаров. Но тут же поправил себя: — впрочем, это в любом случае хорошо. Гораздо лучше было, если бы ты о нем совсем не знал.
Потом резко изменил тему:
— Вот лучше нам надо подумать, как лучше подновить тебя, а то ты какой-то не настоящий ефрейтор.
— Почему? — удивился/оскорбился я, — всяко вроде бы хорош!
Действительно, четыре ефрейтора — деда: Иванов С., Митрофанов, Карабалдыев и Джаванидзе были откровенно слабее меня.
Но Назаров откровенно поддел меня.
— Смотри, — сказал он, — все ефрейторы, да и сержанты, до того, как вырастут до этого звания, получат массу значков. Они ведь достигают до определенных результатов, а в Советской Армии все это фиксируется на груди бойца. А у тебя?
Я посмотрел, чистая грудь, даже обидно. Хоть бы значки о Чебурашке или о борьбе за мир.
— Пойдем, у меня в кабинете есть масса знаков отличий, подберем тебе, — решил полковник, — это хоть и не государственные награды, всяко грудь будет не голая, как голова у пенсионера, если не сказать хуже.
Я не возражал, наберем металлолома, он не тяжелый. Собственно, я сам никакой ценности в это не видел. Но мне уже четко сказали, Назаров ведь только что разглагольствовал, что как раз мое мнение никого не интересует. У военных в своем монастыре есть особые принципы и им плевать на все остальное. А что говорят уже давно об уставе в чужом монастыре? То-то! Особенно, если этот устав армейский, а проверяющий высокого чина и должности.