Аромат апельсинов
Шрифт:
— Нет. Посмотри на меня.
Я не хотела смотреть на неё, так как знала, что сразу же начну рыдать. Такая слезливая реакция на чувства могла произойти только между матерью и дочерью.
— Ах, дорогая, — мама обняла меня и погладила по голове. — Что случилось? Ты опять заболела? Что-то с твоим мужчиной?
Смешно, ведь неделями с её уст слетало «Джонни», но сейчас при одном лишь подозрении, что он явился причиной моих слёз, назвала его «моим мужчиной».
— Нет. С ним всё в порядке. Не знаю, что вы с папой там об этом думаете, но на самом
— Это неправда, что я не знаю, что о нём думать, — возразила мама. — Я порой задаюсь вопросом, каково это иметь зятя, который по возрасту может быть моим мужем.
Я рассмеялась сквозь слёзы.
— В настоящее время женитьба не относится к теме наших разговоров. Так что, мама, не волнуйся.
Мама фыркнула. Как же мне знакомо такое выражение эмоций!
— Посмотрим.
— В любом случае, дело не в нём. В последнее время у меня нет серьёзных проблем. Напротив. Доктор Гордон сделала ещё одно КТ, но только для проформы. Она не ожидает получить каких-то новых результатов.
— Почему ты тогда плачешь, дорогая?
— Я просто хочу… — теребила я свои изношенные джинсы. — Я не хочу больше жить с вами, но знать, что ты рада моему отъезду, это уже чересчур… Пойми меня правильно, я очень хорошо знаю…
— Эмм! — вскрикнула шокированная мама. — Как ты можешь так думать? Я радуюсь, что ты больше не живёшь дома? За такие слова… тебе надо влепить пощёчину.
Я преувеличенно вздрогнула, хотя знала, что она никогда бы не ударила меня.
— Да, ладно, мам. Ты же знаешь, что я права.
Она положила руки мне на плечи и посмотрела в глаза.
— Я рада, что ты смогла переехать, чтобы встать на ноги и построить собственную жизнь. Я рада, что ты превратилась в обворожительную, независимую молодую женщину, у которой всё под контролем. Но меня огорчает, что ты с нами больше не живёшь. И если бы тебе когда-нибудь пришлось вернуться к нам, ты бы возненавидела эту жизнь больше, чем я.
Мы обе немножко всплакнули, потом засмеялись.
— Если тебе не нужно барахло из коробки, выкини его в мусор, — посоветовала мне мама. — Там такое старьё, о котором ты уже, наверное, и не помнишь. Но без твоего согласия я не хотела его выкидывать.
Я кивнула и полистала бумаги. Старые справки, валентинки. Я с трудом верила, что они сохранили целую кучу игрушек, которые прилагались к детскому меню в ресторанах быстрого питания. В самом низу первой коробки лежала книга.
— О, Боже! — произнесла мама, когда я её вытащила. — Уже сто лет её не видела.
Я взвесила в руке толстую книгу карманного формата с пожелтевшими страницами. Переплёт ещё держался. Полистала её, заметила, что у некоторых страниц загнуты уголки. Бумага на ощупь казалась липкой и пахла плесенью.
— Это моё?
— На самом деле, это моё. Полагаю, в те времена каждый имел издание этой книги. Я часто её читала, когда была беременна тобой, — мама с нежностью вынула книгу из моих рук. — Стихи Эда Д'Онофрио некоторое время были очень популярны, однако нравились
Я подняла на маму глаза.
— Какое?
Мама рассмеялась.
— Конечно, «Она бродит ночью», глупышка. Ты ведь его читала? Правда, Эмм?
Я покачала головой.
— Думаю, в школе мы его не проходили.
Она засмеялась и пролистала до самых зачитанных страниц.
— Нет, дорогая. Видишь? «Она бродит ночью». Тогда впервые я услышала твоё имя. Поэтому мы так тебя и назвали.
Мой желудок сжался, а съеденный обед обжег пищевод. Я так резко встала, что книга упала на пол. Я её не подняла. Мама обеспокоенно посмотрела на меня и тоже встала.
— Эмм, что случилось?
— Ничего, — пришлось сесть обратно и взять книгу в руки. Я пробежала глазами по строчкам. Книжный вариант отличался от того, что читал мне Эд во время приступа. Но сходство бросалось в глаза. — Что удивительно, я его никогда не слышала.
— Думаю, слышала, — возразила мама. — Я даже уверена, что читала его тебе. Но это было так давно, что ты, наверное, уже и не помнишь. Во время беременности я часто читала вслух отрывки из этой книги. Обычно я сидела с ней в старом кресле-качалке, которая досталось мне от бабушки. Когда ты лежала в больнице, я тоже читала тебе эту книгу. Полагаю… ну, да, как я думаю, потом мы её больше никогда не читали. Может, мы никогда и не говорили о ней.
— Довольно странное стихотворение, чтобы читать его ребёнку, ты не находишь? — я провела пальцем вдоль строк. — Конечно, это не Шалтай-Болтай.
Мама склонила голову.
— Дорогая, с тобой всё в порядке?
— Да, всё хорошо, — выдавила я улыбку. — Всё хорошо. Правда. Просто я устала. Мне, правда, приятно знать об этом стихотворении, мама. Спасибо.
— Во времена моей юности Эд был знаменитостью, — мечтательно произнесла мама. — Интересно, кем он стал? Ты не могла бы посмотреть в интернете? И выпустил ли он ещё какие-нибудь книги?
Только после смерти. Если я не ошибалась, он не дожил до выхода даже этой книги. Правда, маме я этого не рассказала. Не надо ей знать о приступах, и о том, что Джонни в те годы был лучшим другом Эда Д'Онофрио.
— Другие стихотворения твой отец никогда не любил, — вдруг призналась мне мама. — Только это. Это была его идея назвать тебя Эммелин. Мы не смогли прийти к единому мнению об имени и без конца из-за этого ссорились. Он хотел что-то современное, а я думала, лучше будет старомодное имя. И мы пришли к компромиссу. В классе ты всегда была единственной Эммелин.
— Насколько я знаю, я всегда была единственной Эммелин.
— Да, ты единственная, — сказала мама, обнимая меня.
Позднее, когда мы прощались, а она пообещала мне похудеть и вскоре позвонить, пришёл Джонни. Он принёс с собой, обалденно пахнущую, тайскую еду, и поставил её на стол в центре кухни. Я достала тарелки и палочки для еды, налила нам обоим горячего чая, и пока Джонни открывал контейнер с едой, грела руки о чашку.