Аромат апельсинов
Шрифт:
— Я хочу тебя узнать, — прошептала я. — Действительно узнать. Больше ничего.
— Ах, Эмм. Ты думаешь, у тебя не получится? — его рука скользнула по моей шее, обняла её. Пальцы легонько массировали шею. Но лицо Джонни оставалось серьёзным.
— Я не знаю, — печально вздохнула я. — Странные чувства.
— Ко мне?
— Да.
Мужчина притянул меня к себе. Я уткнулась щекой в его грудь. Непрерывные удары его сердца действовали утешительно. Также, как и его запах и прикосновение его руки к моей спине.
— Я тебя люблю, — произнёс он тихо.
Я вцепилась в него
— Я тоже тебя люблю.
— Я расскажу тебе всё, что ты захочешь узнать. Ты только спроси. Хорошо?
— Что случилось в семьдесят восьмом году?
Джонни вздохнул. Его сердце стучало с перебоями. Или это было моё сердце? Мужчина поцеловал меня в макушку.
— Тогда всё было ненормальным. Мы жили все вместе в одном доме. Это был мой дом, но все жили в нём. Кэнди, Беллина, Эд. Пол появлялся каждые две недели, чтобы снимать свои чёртовы фильмы, понимаешь?
— Да, понимаю.
— Он хотел стать вторым Уорхоллом или кем-то на подобие. Короче, знаменитостью. И делать фильмы, которые были бы настоящим искусством, понимаешь? Они и были искусством, — повторил Джонни. — Они всё же были искусством. Я не стыжусь того, чем мы тогда занимались, Эмм.
— Тебе и не надо этого стыдиться.
— С Сэнди мы расстались. Она сидела на наркотиках, и у неё совсем съехала крыша, от всего этого страдала Кимми. Однажды я ей сказал, что она должна оставить Кимми на моё попечение или отдать её своей матери.
Я откинулась назад, чтобы видеть его лицо.
— И что ты сделал? Я думала, ты не был для Кимми тем, кем бы хотел быть.
— Да, не был. Я уверял Сэнди, что хотел ребёнка, но это неправда, понимаешь? Я сам был ребёнком. Глупым, обречённым ребёнком, который находился под кайфом от внимания, которое ему оказывали. Я окунулся в эту жизнь, как в омут с головой. Мне постоянно твердили, какой я потрясающий. И, Боже мой, что мне было делать с ребёнком?
Я и представить себе не могла такую жизнь. Во время галлюцинаций она пробегала перед моими глазами, как кадры киноплёнки, а в реальности не происходила. Но для Джонни она была реальностью.
— И что она тогда сделала?
— К счастью, отдала Кимми своей матери. А через год отправилась в путешествие по Индии, за каким-то махараджей или гуру. Она вернулась исхудавшая и с какой-то инфекцией. Но это было потом. И может… Дерьмо, — вздохнул он. — Возможно, она окончательно свихнулась. Думаю, и мы все тоже. Первым был Эд.
От упоминания его имени мне стало холодно.
— Это его сценарии.
— Да. На редкость блестящий ум. Только… над нами всеми висело проклятие. Мы снимали короткие порнофильмы, изображали дешёвые постельные сцены…
— Они не дешёвка, — возразила я.
Джонни долго смотрел мне в глаза.
— Ты ни черта не понимаешь в искусстве, детка.
Вообще-то я никогда не видела ни одной его работы. О галерее я узнала из интернета.
— Ничего из того, что ты когда-либо делал, не может быть дешёвым.
Мужчина выдавил слабую улыбку.
— Если бы я не взялся за ум, то не стал бы классным художником?
— Вероятно, нет, — лучше не настаивать, пусть Джонни рассказывает сам.
— То лето выдалось чертовски жарким, — продолжал Джонни. — От этого пекла мы все были… я даже не знаю, как это назвать. Будто жизнь била ключом… Нам хотелось что-то создать. Это чувство охватило нас всех. Всех потянуло на искусство. Кэнди желал заниматься своей стряпнёй, Беллина — театральными постановками, Пол — фильмами.
— А Эд — поэзией.
— Да, ты знала, он даже написал книги?
Я кивнула.
— Правда, не одну из них не читала.
— Конечно, он не Сэлинджер (прим. пер.: Сэлинджер, Джером Дэвид — американский писатель), но его книги были хороши. Довольно извращённые, но очень хорошие. А его стихи…просто искусство. Настоящее искусство, Эмм.
— Да, искусство, которое я не могу оценить, — пробормотала я.
Перед моими глазами всплыло лицо Эда, когда мы в последний раз стояли в кухне. Вспомнилось, исходящее от него зловоние. Его голос, когда он громко читал своё стихотворение. Мама читала лучше. Почему я не могла его вспомнить?
— Ну, — протянул Джонни. — Продолжай.
— Мама назвала меня в честь героини одного из его стихотворений.
Джонни превратился в соляной столп.
— Правда?
Я посмотрела ему в глаза.
— Да. «Она гуляет по ночам».
Джонни допил второй стакан виски.
— Мама привезла мне книгу, — объясняла я. — Она рассказала мне, что во время беременности регулярно читала это стихотворение. И потом, когда со мной произошёл несчастный случай. Она назвала меня именем героини стихотворения, но я не помню, чтобы мне его когда-нибудь читали.
— Мне нравится твоё имя, — сказал Джонни.
— Но стихотворение некрасивое, — заявила я, наморщив лоб.
— Могло быть и хуже. Ещё не известно, как бы тебя назвали, если бы твоя мама оказалась поклонницей Каммингса (прим. пер.: Эдвард Эстлин Каммингс — американский поэт, писатель, художник, драматург).
— Ты хорошо его знал? — упорствовала я.
— Эда? Его никто не смог узнать до конца. Он жил в своём собственном мире. Зависел от нас, но ни с кем в тесные отношения не вступал. И со мной тоже.
— Но когда он умер, вы все очень испугались, не так ли?
Джонни выглядел очень задумчивым. Я учуяла запах виски в его дыхании.
— Да. Не слишком красивый поступок. Ты об этом хотела узнать?
— Так что же произошло?
— Эд был… полагаю, он сделал своё дело, понимаешь? Мы все сделали своё дело. Но он сидел на наркотиках. На тяжёлых наркотиках. Кололся. Не спал. Слишком много пил. Нёс ахинею. Эмм, я думаю, что однажды он просто свихнулся. И не смог с этим справиться. С жизнью. Со всем этим, — Джонни потёр глаза. — Он слишком много выпил, обкололся, а потом, когда в бассейне никого не было, вскрыл себе вены и прыгнул в самую глубокую его часть. Проклятье, может, он думал, что его спасут. Там всегда кто-нибудь да был. Но не в ту ночь.