Аромат крови
Шрифт:
– В мешке? Спросят: что несешь?
Так можно ходить по кругу бесконечно. И парню голову морочить не хочется. Такой славный серб.
– Девушки пристают? – вдруг спросил Родион и подмигнул. Усатым это делать не стоит. Глуповато вышло. Без искорки.
Сданко честно подмигнул в ответ:
– Девушки? Они такие. Все время спрашивают. То одно им, то другое. Что-то надо.
Можно понять барышень. На их месте трудно удержаться от искушения и не пристать с просьбами к такому симпатичному мужчинке. Так и хочется его… Нет, позвольте, это уж совсем не мысли нашего героя. Кыш отсюда! Поналетели непонятно откуда… Ну
– Жениться собираетесь? – продолжил юный чиновник трепетную тему.
– Жениться? Надо. Пора уже.
– Невеста есть?
– Невеста? Есть. Родители найдут. Когда захотят. У нас так принято. Кого родители выберут, того и женись.
– Домой тянет?
– Тянет? Конечно. Два года не был. Скоро уже. Пора. Надо весной дом строить. Денег накопил, пора домой.
– Много накопил?
– Теперь много. Хватит мне.
– Зачем уезжать? С деньгами и у нас хорошо.
– Хорошо? Родители зовут. Говорят, братья женились, теперь твой черед. Невеста хорошая будет, наша. Сад есть, земля есть в приданое. Что еще надо для счастья.
Любопытство совсем не полицейского рода подтолкнуло за язык:
– А как же Вероника?
Кажется, Сданко совсем не понял вопрос:
– Вероника? Уехала она.
– Я не о том… – Родион смутился. – Ну, у вас… между вами… кажется, чувства?
– Какие чувства? Хорошая барышня. Умная. Веселая.
– Разве не любите ее? – выпалил наконец и даже покраснел.
– Любите? Нет. Это нельзя. Домой надо. Родители найдут, того и любишь.
– И фокусы не жалко бросить?
– Фокусы? Не жалко. Плохо это все, обман. Димитри Иванович человек добрый, но такой смешной. Все обманывает. Деньги зарабатывает тем. Обманывать нехорошо.
С этим сыскная полиция полностью согласилась. Вот еще доказательство: Орсини не только лгун, но и выдумщик. Ничего не видит, что перед носом делается в его маленьком коллективе. Те еще фокусы.
Тепло простившись, Сданко пошел по своим делам, придерживая массивный сверток, словно невесомый.
А Ванзаров устремился к главному выходу на Фонтанку. Как раз вовремя. Распорядитель Циркин, подбежав в почтительном поклоне, с тревогой спросил: все ли прошло успешно? Не напутали ли чего? А то барышни расходились такие нервные и бледные, словно привидение увидели. Да и госпожа Маслова злая отчего-то, закрылась и не разговаривает. От имени полиции были вынесены уверения, что сотрудники «Помпей» выполнили поручение исключительно. Успех грандиозный.
– Вот еще что… – вспомнил большой полицейский начальник.
Циркин готов был служить, только прикажите.
– Что за фокус готовит Орсини для конкурса?
– О, это большая загадка! Знаете ли, в театре ничего невозможно утаить, все узнают. Но в этом случае – полная неизвестность. Сколько следили и подглядывали – ничего не понятно. Ни разу не могли застать, чтобы готовил реквизит. Запрется у себя в гримерке и что-то такое сооружает. Кажется, даже ассистенту не доверяет. У Сданко и так и сяк выпытывали – ничего не знает. Плотная завеса тайны! Наверняка какой-нибудь головокружительный трюк придумал! Ужасно любопытно посмотреть.
Попросив сообщить о фокусе, если театральные сплетники что-то разузнают, Родион стремительно покинул гостеприимные «Помпеи». Потому что показалась госпожа Маслова. А выражение лица ее не сулило сыскной полиции приятной беседы. Что ни говорите, а
Здание городской судебной палаты торчало над Литейным проспектом, как шапка на лихом ездоке. Массивное строение с колоннами в классическом стиле одним своим видом говорило: с законом, брат, не шутят. Тут все строго и по существу. Так что Николя решил погулять в округе. А Ванзаров отправился в судебное присутствие.
Появление сыскной полиции было встречено судебной властью без должной радости. Прямо скажем: равнодушно встречено. Родиона продержали с четверть часа, пока допустили к архивариусу. Тот, услышав просьбу, счел, что не вправе сам принимать сложные решения, и отправил к старшему судейскому. И следующий оказался не самым доступным лицом. Выслушав просьбу юного чиновника, уже почти отказал. Тут на помощь была вызвана грозная тень полковника Вендорфа и заявление про «особые поручения». На чем бюрократическая машина дала задний ход. Это что же творится, господа? Если чиновник полиции такой круг чиновничьего ада проходит, что говорить об обыкновенных просителях? О них и говорить нечего. Кошмар и волокита. И когда только придут современные порядки?! Быть может, лет через сто двадцать? Ну ладно, отвлеклись…
Ванзарова усадили за чей-то пустующий стол и подложили огромный фолиант, обшитый натуральной кожей. Архивариус напомнил: запрещается делать пометки, подчистки, подтирки, вырывать листки и любым образом портить документ. Что бы он сказал, если бы заметил во внутреннем кармане сюртука мятое дело, украденное из архива департамента? Да выставил бы вон, и все тут.
Забота чиновника дошла так далеко, что он собственноручно перекинул подшитые листы и ткнул ногтем в следах въевшихся чернил в нужный. А быть может, не хотел, чтоб пришлый совал нос в постороннее. Как видно, полноватый юнец не вызывал доверия у хранителя бумаг. Отойдя недалече, тот продолжал наблюдать за неприятным субъектом.
Но служебное мракобесие мало трогало. Родион углубился в текст.
Оставим его в покое, пусть читает. А пока разберемся с документом, которого Ванзаров добивался с таким трудом. Документ этот был не чем иным, как духовным завещанием господина Агапова, или просто: завещанием. По наследственному праву, принятому в империи, своим наследникам можно было оставить два вида завещаний: крепостное или домашнее. С первым разбираться не будем потому, что Иван Платонович составил домашнее. А это значит, что завещание такое могло храниться завещателем у себя дома, или у нотариуса, или же внесено в Опекунский комитет, или, на худой конец, отдано в Попечительский комитет Человеколюбивого общества. Король российского мыла выбрал самый простой путь и отдал в Попечительский комитет, о чем была сделана запись.
Домашнее завещание писалось на простой бумаге, а не гербовой, произвольного размера. Главное, чтоб лист был целым, а не склеенным, причем обязательно сгибался пополам. Текст не имел строгой формы, то есть мог быть написан как бог на душу положит. Следовало писать собственноручно, но обязательно заверить двумя свидетелями. Заверителем мог выступить кто угодно, даже родственник. Не допускали в свидетели только малолетних, безумных и сумасшедших, глухонемых, лишенных чести и прав состояния, явных прелюбодеев и не бывших никогда у святого причастия.