Аромат обмана
Шрифт:
А его глаза — узкими.
— Намекаете на мой возраст? Должен заверить вас, что мужчина в моем возрасте отлично разбирается в запахах.
— А я думала, что лучше всего в запахах разбирается моя бабушка.
25
По мере того как длился ужин, слов стало совсем мало, а только звуки, отличающиеся продолжительностью: «М-м-м… У-у-у… О-о-Ох».
Когда на тарелках не осталось и следа от дикого мяса, только разводы от фиолетовой оливковой пасты, он кивнул на них и сочувственно спросил:
— Вы скучаете по нему, верно?
— По… ко… По чему? — быстро нашлась Евгения и, промокая губы крахмальной салфеткой, уже не удивлялась, что такая здесь водится. Ей хотелось зарыться в салфетку, чтобы он не видел, как она краснеет.
— Скуча-аете, но не делаете шага навстречу, — заключил он, отодвигая свою тарелку. — Знаете что… хотите я вам расскажу про вас?
— Вы? Про меня? — Ее сердце заколотилось: да, да, да! Она хочет знать, какая она на самом деле. — Вы не слишком самонадеянны? — спросила, стараясь не отвести взгляд.
— Вы точно подметили. Я самонадеян. Иначе не сидел бы здесь. А если бы сидел, то не в таком домике, ел бы не на серебре и тонком фарфоре. Человек должен быть самонадеян, то есть надеяться на себя. Самоуверен, то есть уверен в себе. Вы против? Все стремятся к этому, но, не умея достичь того и другого, а это значит, мало потрудившись, над собой в том числе, обвиняют таких, как я, бог знает в чем. — Она слушала молча. — Должен заметить, если бы не перечисленное мною, вас не подослали бы ко мне. — Евгения дернулась, открыла рот. Она хотела возразить или удивиться. Но Вадим поднял руку, запрещая говорить. — Именно так. Не прислали, а подослали. Я знаю, кто и зачем. — Но при всей моей самонадеянности я не понял пока — почему именно вас.
Она откашлялась:
— Я не…
— Я подумал, возможно, рассчитывали на ваши нежные чары. — Он усмехнулся. — Я проверил, но быстро понял — не то. Значит, вы обладаете чем-то иным, что может меня… увлечь? Соблазнить? Или подкупить. Но чем-то особенным, я полагаю. Иначе — с какой стати они побеспокоили именно вас, Евгения?
— Так кто же вы, Вадим? — тихо спросила Евгения, чувствуя во рту острый солено-кислый вкус греческой пасты.
— Я? Я хозяин тайги, — рассмеялся он. — Помните? Нет, нет, вы вряд ли помните, был такой фильм про милиционера. Я не такой хозяин и не такой тайги. Я купил этот кусок тайги. Я здесь живу, охочусь. Больше всего люблю рысь.
— Поэтому вы ловите ее в таком количестве? — вырвалось у Евгении.
— Стоп. Я понял, кто вы. Вы себя раскрыли, милая посланница защитников рыси.
— Я не скрываю, меня прислал фонд. Мне дали командировочные деньги.
— Но что вы должны за них сделать?
— Выяснить, как изменилось количество животных за последние пять лет в этом районе.
— Замечательно. Узнаю руку друзей. Ровно пять лет с большими проблемами я купил то, что хотел. Я получаю лицензии на отлов рыси. Но есть люди, которые считают, что я слишком быстро окупаю затраты. Они хотят меня остановить вопреки законам — законам природы в том числе. Знаете ли вы, Евгения, что превышение определенного числа животных грозит исчезновением другим обитателям тайги? У которых точно такое же право на жизнь, как у рыси? Она должна чем-то питаться. Чем больше рысей, тем больше нужно еды. Да, сейчас мода на рысь, у меня покупают шкурки. Вы знаете, сколько стоит шуба из рыси?
— Тридцать тысяч евро, — быстро ответила Евгения.
— Знаете. А поскольку вы говорите цену в евро, значит, видели ее в Европе. Если бы в Москве, вы перевели бы в доллары.
— Я не сама видела. Моя мать.
— Ей понравилась?
— Еще как!
— Вам бы очень пошла такая шубка. Сейчас, секунду.
Он быстро встал, вышел в сени. Евгения услышала стук, как будто отпустили тяжелую дверь. Или крышку сундука.
Он вернулся. Она ахнула. В каждой руке Вадим держал по шкурке, они были ему почти по грудь, а это значит — больше полутора метров. Мех блестел и переливался, светло-рыжий, с пятнами по бокам, с нежным белым брюшком.
— Ох, — выдохнула она.
— Подойдите ко мне, — позвал он.
Евгения встала и подошла. Он набросил одну шкурку на одно плечо, на другое — другую.
— Подойдите к зеркалу.
Евгения подошла к зеркалу, висевшему в простенке. Из меха выглядывало только лицо с блестящими сумасшедшими глазами. Такой красивой она никогда себя не видела.
— Теперь вы знаете, какая вы… — проговорил Вадим, бесшумно подойдя сзади. — Если бы на вашем месте оказалась другая женщина, я бы подарил их ей. — Она удивленно оглянулась. Какая — в ее глазах читался вопрос. — Женщина, которая рассказала бы, зачем ее подослали ко мне на самом деле, — ответил он на ее невысказанный вопрос.
Она резко повернулась к нему, быстро сняла с плеч шкурки и перевесила на него.
— Спасибо, но я не ношу натуральные меха. Хотя могла бы спать под одеялом из них с самого рождения.
— Расскажите, что за меха могли овевать ваш сон? — насмешливо поинтересовался он.
— Норка. Не так плохо, верно?
Он поднял брови.
— Ваши…
— Моя мать — директор опытного зверохозяйства, которое выращивает норок. До нее была моя бабушка. А после, предполагается, всем этим должна заняться я.
— Любопытно, — пробормотал он. — Загадочно. Вы этого хотите? — он иронично посмотрел на нее.
— Потомкам всегда тяжело, — улыбнулась она. — Хочешь или нет, становишься преемником налаженного дела. Но я уже вникала, мне, в общем-то, нравится. К тому же у меня есть время — моя мать еще долго будет управлять хозяйством.
— Вы сказали все правильно. — Он улыбнулся. — Даже сама не знаете, насколько. Но все-таки допустили одну ошибку. Предостерегу вас от нее.
— Какую ошибку? — Евгения смотрела ему в лицо, напряженно ожидая продолжения.
— Как говорят эксперты по ценам не на «мягкое», а на «черное золото»…
— То есть на нефть, — торопливо вставила она.
— Когда кажется, что цена останется высокой навсегда, она сразу падает…
Евгения задумчиво отвернулась к окну.
— Вы думаете, с мамой или с хозяйством что-то может произойти?
— Я ничего не думаю. Я знаю одно: когда все слишком хорошо, а это хорошо — давно, что-то обязательно случается. Опыт. Причем не в первом поколении.