Арт-Кафе
Шрифт:
– Не боишься? – хитро усмехнулся Олег, подмигивая Павлу. – А то уволят тебя из нашей компании, будешь знать! Или простудишься и заболеешь, это в лучшем случае.
– Поффдно батенька, поффдно! – прикалывался, притворно картавя, Павел и снова высморкался. – Я уже… Почти… Ну, может совсем чуть-чуть.
– А ты не думай об этом, – на полном серьезе вдруг сказала Машенька. – Все в твоей власти. Будешь бояться – страх трансформируется в грех, а грех – в реальность, а реальность – в болезнь. Если плюнешь – тогда все будет хорошо. Я тебе от всей души это желаю. Настоящему здоровью приметы не помеха. Это как с фотографированием.
– Мы с женой, – резюмировал я, – фотографировались до свадьбы на всех стадиях знакомства, и помногу раз. А после свадьбы так вообще, считай, постоянно. Вместе уже
– А ты по любви женился или по расчету? – почему-то спросила меня Машенька.
Я немного замялся, подбирая правильный ответ, а потом шутливо проворчал:
– По глупости!
Машенька немного помолчала, будто вспоминая что-то, и вдруг спросила:
– А вы знаете сказку о мертвой царевне и семи богатырях?
– Знаем, – нестройным хором ответили все.
– Тогда все равно расскажу. В некотором царстве, в удаленном тоталитарном государстве, жил-был царь-государь. А у царя существовала сексуальная гиперактивность, и женился он на фригидной анемичной женщине, которой такие проблемы были глубоко параллельны. Что делать – династический брак. Но не вынесла царица ежедневных неистовых любовных наслаждений и умерла вскорости после рождения дочери. А царь, желая найти себе более стойкую партнершу, отыскал сексуальную маньячку, возбуждающуюся даже от собственного отражения в зеркале. Царевна же унаследовала от покойной матери прирожденную сексуальную холодность, почему ее и нарекли Белоснежкой. Тем не менее, к ней посватался королевич Елисей, соблазнившийся хорошей партией и обильным приданым. Однако маньячка-мачеха приревновала отражение царевны в зеркале и приказала леснику-егерю отвести ее в охотхозяйство и зарезать там. Только егерь, с детства привыкший кромсать только беззащитных животных, вместо царевны поймал лису, убил, вырезал у нее сердце и принес в качестве доказательства. А царевна пошла сквозь лес и очутилась, в конце концов, в доме у семи богатырей. Богатыри оказались законченными гомиками, поэтому царевна могла жить у них в полной безопасности и на всем готовом. Но царица прознала, что падчерица жива-здорова и подослала к ней девку Чернавку, видимо, афроамериканку – свою верную партнершу-лесбиянку, чтобы та подбросила царевне ядовитое яблоко. Укусила Белоснежка яблоко, да и померла на месте, ибо отравлено было качественно. А королевич Елисей опоздал, как это всегда бывает в таких случаях, и нашел уже хладный труп в хрустальном гробу. По счастью, был королевич извращенцем-некрофилом и решил позаниматься сексом с мертвой царевной. От толчков и сотрясений отравленное яблоко вывалилось изо рта, и царевна ожила. Почему так произошло, оставим на совести автора, зато, когда королевич женился на Белоснежке, то убил мачеху и зажил с ними обеими вполне счастливо.
– Фу, Маша, где ты такую мерзость нашла? – картинно возмутился Павел. – Мы же едим!
– А это вам за приколы, подковырки и стеб. Будете знать потом!
– Но мы же по дружбе, не обижайся ты! – примирительно заявил Павел, – А все эти ваши приметы и суеверия – фигня все, и про кошку тоже фигня.
– Фигня-то фигня, – не унимался Олег, – но как это объяснить человеку убежденному и свято верящему в свою правоту?
– Фсё равно фигня, потому что фигня! – шепеляво захихикал Павел. – А вообще, самая несчастливая примета это когда черная кошка разобьет зеркало пустым ведром в пятницу тринадцатого.
– А вообще, – передразнил я Павла, посмотрев на таймер в нижнем углу соседнего монитора, – не оскорбляй чувства верующих и суеверующих. Это небезопасно!
– То же самое можно сказать и про неверующих, – буркнул Павел.
– У неверующих чувств меньше, их вообще почти нет, поэтому каждый обидеть может, причем безбоязненно, – снова съязвил я. – Ведь известно, что у любого верующего человека, абсолютно всякого, есть потаенные секреты, личные тайны, предания или непонятные истории, приключившиеся с ним вчера, этой весной или в глубокой молодости. И молчат люди об этих событиях только потому, чтобы не прослыть сумасшедшими или не получить клеймо врунов или фантазеров.
– Какой ты у нас умный, что дальше ехать некуда. Или просто циничный? – проворчал Олег. – А ведь когда-то выдавал себя за романтика.
– Нет ни одного романтика, – веско сказал я, тыкая пальцем Олегу в грудь, – который с возрастом не стал бы циником. Только вот этот цинизм, благоприобретенный в процессе старения, теперь воспринимается окружающими в качестве жизненной мудрости. Понял?
Олег понял, но промолчал. На том и порешили. Кофе давно уже выпили, а рабочий день все никак не заканчивался.
Вот тогда-то я для себя и уяснил то, что, наверное, знал давным-давно, только не мог внятно сформулировать. Наш мир, такой устойчивый и конкретный, всеми людьми воспринимается по-своему, и выглядит для всех совершенно по-разному.
Знал бы я, сколь примитивно-наивными были тогдашние мои взгляды. Как у той черной кошки из рассказа Олега. Кстати, мои кураторы ни кошку, ни собаку завести на маяке так и не разрешили, сколько я ни просил. Это будто бы могло нарушить хрупкую экологию острова. Ага, так я вам и поверил.
Мое пребывание на маяке закончилось неожиданно и вдруг. Однажды, когда я уже вполне приспособился к жизни на островке, и потерял счет дням, пришел сигнал. Я давным-давно забыл, как он должен звучать, поэтому в первый момент испугался. Вместо того, чтобы сидеть тихо и не рыпаться, как в свое время советовал мой предшественник, я сразу же выскочил на опоясывающий маяк балкон. Там навстречу мне шел, пошатываясь, до смерти перепуганный молодой человек лет двадцати – двадцати двух. Парень выглядел потрясенным до основания нервов, и казалось, сейчас потеряет остатки сознания. Думаю, что в свое время, я на его месте тоже смотрелся не лучшим образом.
– Вас ист дас? – парень еле слышно изрек известную всем фразу, сразу же практически определив свою национальную принадлежность. Немец? Австриец? Германоговорящий швейцарец? Хотя, какая нафиг разница?
– Ду ю спик инглиш? – вместо ответа с надеждой спросил я, поскольку язык Гёте и Моцарта изучал в очень средней школе, делал это лениво и все уже давно позабыл.
– О, йес! – обрадовался условный немец.
Кое-как мы разговорились. Звали его Йохим, фамилия – Берген, и он действительно оказался немцем из Гамбурга. Беседа получилась скупая, но чрезвычайно эмоциональная. Разговор наш пришлось бы воспроизводить в пересказе, ведь говорили мы на весьма плохом английском. Изъяснялись, скажем так. Диалог наш, как можно понять, был странен и коряв, ибо язык Черчилля и принца Уэльского ни для кого из нас родным не являлся, знали мы его с ошибками и говорили с чудовищными акцентами. Вряд ли житель туманного Альбиона понял бы тут хоть что-то. Зато Иохим объяснялся вполне для меня доходчиво, и даже мою речь, судя по всему, понимал прилично. Что, в общем-то, и требовалось. Лишь иногда он просил меня повторить некоторые слова и фразы.
Напоследок Иохим получил от меня тот самый амулет из серого металла, что в свое время на мою шею повесил Иван.
Возвращение домой запомнилось плохо и как-то конспективно. Урывками. Я выполнил все необходимые формальности, положенные по проекту и сдал дела. В назначенное время прилетел вертолет и забрал меня. Уже на борту мне выдали документы, паспорт на мое имя с визами трех государств, карточку Master Card, распечатки «электронных билетов» и тощую пачку американских долларов десятками. Как оказалось, лететь мне предстояло с двумя пересадками и в каждом аэропорту приходилось получать соответствующий посадочный документ. Только один эпизод не давал мне покоя. Помню, когда мы летели над морем, и островок с маяком еще даже и не собирался скрываться за горизонтом, как вдруг вертолет влетел в непроницаемую пелену тумана. Я был готов поклясться, что ни перед взлетом, ни во время полета никакого тумана и в помине не было. Однако на моих сопровождающих это не произвело сколько-нибудь заметного впечатления – все молчали, делая вид, что все оно так и надо. Видимо летчик ориентировался по приборам, потому, что ни солнца, ни неба, ни воды различить не удавалось – одно только молочно-белое пространство кругом. Из тумана мы выскочили неожиданно и вдруг, вокруг снова наблюдалось синее море, голубое небо и яркое солнце. Но никакого маяка позади, как я не всматривался, разглядеть так и не удалось.