Артём
Шрифт:
Его удивительная газета всегда объективно оценивала явления с одним-единственным умыслом: дать верную информацию о том, что происходило и происходит. Меня поражало, как он смело, как прямо ведет её. Это его поведение, если просто выразиться, - поведение порядочного человека. В наше время, особенно в сфере журналистики, - явление редчайшее. Вот читаешь порой критические, сердитые статьи и не видишь в них главного - зачем все это. У Артема все - целенаправленно.
Очень он меня радовал. Однажды он даже обо мне целый разворот опубликовал. Так это меня тронуло. Значит, уважал меня. Я тот номер газеты храню...
Безмерно горе, когда из строя так нелепо вырывает крупную, сильную, необыкновенно нужную личность.
Нет Темки, и образовалось какое-то безвоздушное пространство.
У меня есть фотография, давняя. На ней малыши - Тема, моя дочь... Я очень любил на неё смотреть, такое возникало светлое чувство, такая радость. Тема для меня таким малышом в воспоминаниях и остался...
Ольга Трифонова Темочка
Как рассказать о мальчике, которого встретила двадцать пять пет назад и потом, в течение этих двадцати пяти лет, видались пунктиром, изредка?
И отчего, когда его не стало, пришло ощущение не только огромной потери, но и почему-то - беззащитности.
Масштаб личности и таланта Темы безусловен, и по-настоящему оценить его могут те, кто знал Тему больше и подробнее, но свет, исходящий от него, ощущали все. Вот уж действительно тот случай, когда с исчезновением человека человечество убыло на столь уникальную и неповторимую долю, что трагический звон колоколов Новодевичьего в день его погребения воспринимался как рыдание о всех нас.
Но я говорю не только о беззащитности человека перед роком - я, взрослая и, кажется, не слабая, с уходом Темочки (а он всегда был для меня Темочкой) поняла, что одиночество усугубилось, потому что нет больше для меня заветного телефона, по которому, я знала, "можно позвонить в лихую минуту и попросить помощи и совета" - именно с этими словами дал мне когда-то номер своего телефона Темочка..
Почему очень молодой и очень преуспевающий журналист Артем Боровик вдруг предложил как бы опеку немолодой приятельнице родителей, соседке по даче, знал он, а я могла только догадываться.
О двух, нет, о трех причинах догадываюсь определенно. Первая - но не главная: с Галей и Генрихом меня связывают давние, очень приязненные отношения. Вторая и главная: он глубоко и искренне почитал творчество моего покойного мужа Юрия Трифонова. "Дом на набережной" знал, кажется, наизусть. И третья... Уж не знаю, как её обозначить.
Можно только вспомнить далекое лето в Дубултах, статную темнозагорелую Галю в сопровождении хрупкой Мариши и крепыша Темы.
Галя была замечательной матерью, - легкой, ироничной, незанудливой и очень мудрой. Их "тройственный союз" дышал атмосферой равенства, бесконечного доверия и любви. Это притягивало к ним, и всякий, попадая в их светлое поле, вдруг ощущал в душе резонанс добра.
Тема очень напоминал тогда Петю Ростова
По возвращении из Дубултов я приехала в дачный поселок Красная Пахра прицениться к чьей-то скромной дачке. Домик оказался по соседству с Боровиками, и я зашла к ним повидаться и спросить совета. Смущал очень маленький участок.
– А мы вам добавим от своего!
– радостно воскликнул Тема.
– Правда, мама, мы ведь добавим?!
Мы с Галей рассмеялись, затушевывая неловкость, а Тема уже важно ходил вдоль забора, отмеряя шагами довольно внушительный кусок земли, на который он так легко собирался уменьшить и без того скромный надел родителей.
Кажется, он был огорчен нашим с Галей нежеланием углубиться в детали раздела земли и в обиженном недоумении сидел в сторонке, пока мы пили чай и болтали.
Но это было потом.
А тогда, летом в Дубултах, мы вместе проводили и дни на пляже, и светлые прибалтийские вечера на террасе моего номера.
Дети совсем не были приложением к нашей взрослой жизни, они были равноправными членами маленькой веселой компании.
Кажется, Тема испытывал ко мне нечто похожее на влюбленность, и, может, поэтому он был безукоризненно подтянут и безукоризненно не по-детски остроумен. Очень внимательно относился к своей внешности, и, помнится, Галя шутила, что по утрам он слишком много времени уделяет прическе. Марина поддразнивала брата идеальным пробором, а мы с Галей понимали, что то лето - особенное для него: он исподволь начинает ощущать себя уже не мальчиком, а будущим мужчиной.
Теме очень повезло с родителями. Рядом с Генрихом я видела его только на телеэкране, но даже оттуда, из условной реальности, приходило ощущение их близости, их мужской солидарности. Как в морской пехоте.
Но то, что связывало его с матерью, - названия не имеет. Может, я и запомнила то давно ушедшее, растаявшее лето по оставшемуся после него отзвуку, невыражаемому словом.
Прошло много лет. Мы изредка встречались - на бегу, на ходу... Как-то в Пахре поравнялись машинами на дороге. Вышли поздороваться, и Тема познакомил меня с прелестной молодой женщиной - своей женой. Он не скрывал ни своего восхищения ею, ни своей мужской гордости.
В восемьдесят первом, весной умер мой муж - Юрий Валентинович Трифонов. Время было глухое, странное и, как теперь понимаю, - страшное. Но тогда я об этом не задумывалась, потому что страшное произошло со мной. Я даже не заметила, что Юрия Валентиновича перестали упоминать, что его книга в "Советском писателе" была выброшена из плана. Зимой, перед Новый годом неожиданно зашел Тема и, как-то очень обыденно, предложил снять для телевидения сюжет о Юрии Трифонове: "Ведь в марте годовщина..."
Тема сделал хотя и небольшой, но очень емкий фильм. Впрочем, он всегда держал уровень.
Важно другое - это был прорыв. Тема проигнорировал вакуум вокруг имени Трифонова. Проигнорировал спокойно, по-мужски, а ведь ему тогда было немного за двадцать.
Он действительно рано повзрослел... И все же в моей памяти он навсегда - крепенький, веселый мальчик с очень аккуратным пробором в блестящих, влажных после моря волосах.
Вот он идет по пляжу, плюхается на песок рядом с матерью.