Артур и Джордж
Шрифт:
— Полное оправдание, — повторяет Джин, поднимая голову. Значит, победа за нами.
— «Полное оправдание», — читает Джордж, замечая, что остается еще одна заключительная строка Доклада.
— «Полное оправдание», — повторяет Артур. Последнюю фразу они с Джорджем читают вместе. — «Но кроме того, я пришел к заключению, что это дело не принадлежит к требующим возмещения или компенсации».
Джордж кладет доклад и сжимает голову в ладонях. Артур сардонически похоронным тоном читает последние слова: «Остаюсь искренне ваш Г. Д. Гладстон».
— Артур, милый, к концу
— Им следует повесить на здании министерства внутренних дел новые таблички. Вместо «вход» и «выход» — «с одной стороны» и «с другой стороны».
— Артур, не мог бы ты не темнить так, а просто объяснить мне, что все это конкретно означает.
— Это означает, это означает, моя милая Джин, что это министерство внутренних дел, это правительство, эта страна, эта наша Англия открыли новое юридическое понятие. В старину человек был либо невиновен, либо виноват. Если он не был невиновен, то был виноват, а если он не был виноват, то был невиновен. Достаточно простая система, испытанная и проверенная на протяжении многих веков, понятная судьям, присяжным и всему населению вообще. С нынешнего дня в английских законах появилось новое понятие — виновен и невиновен. В этом смысле Джордж Идалджи — первопроходец. Единственный человек, полностью оправданный в преступлении, которого не совершал, и в то же время извещенный, что трехлетний тюремный срок он отбыл заслуженно.
— То есть это компромисс?
— Компромисс! Нет, это лицемерие. То, что у этой страны получается лучше всего. Бюрократы и политики отшлифовывали это века и века. Это называется Правительственным Докладом, это называется Блеянием, это называется…
— Артур, закури трубку.
— Никогда. Однажды я поймал субъекта, курившего в присутствии дамы. Я выхватил трубку у него изо рта, переломил пополам и бросил ему под ноги.
— Но мистер Идалджи сможет вернуться к своей профессии солиситора.
— Сможет. И каждый потенциальный клиент, способный читать газеты, будет думать, что консультируется у человека настолько сумасшедшего, что он был способен писать анонимные письма, изобличая себя в гнусном преступлении, к которому, как признают даже министр внутренних дел и родственник Энсона, да благословит его Бог, он ни малейшего отношения не имел.
— Но, может быть, про это забудут. Ты же сказал, что они хоронят неприятные новости, публикуя их в канун Духова Дня. Так что, возможно, люди запомнят только, что мистер Идалджи был полностью оправдан.
— Ну нет, насколько это зависит от меня.
— Ты хочешь сказать, что намерен продолжать?
— Они еще не увидели мою спину. Я не собираюсь допустить, чтобы такое сошло им с рук. Я дал слово Джорджу, я дал слово тебе.
— Нет, Артур. Ты просто объяснил, что намеревался сделать, и сделал, и добился полного оправдания, и Джордж может вернуться к своей работе, а только этого он, по словам его матери, и хотел. Ты добился замечательного успеха.
— Джин, пожалуйста, перестань быть со мной такой рассудительной.
— Ты предпочтешь, чтобы я была с тобой нерассудительной?
— Я кровь пролью, лишь бы избежать этого.
— С другой стороны? — поддразнивающе спрашивает Джин.
— С тобой, — говорит Артур, — другой стороны нет. Есть только одна сторона. Все очень просто. Единственное в моей жизни, что когда-либо казалось простым. Наконец-то. После столького времени.
Джорджа некому утешить, некому его поддразнить, некому помешать, чтобы эти слова вновь и вновь не прокатывались в голове: «Заблуждающийся и злокозненный человек, позволивший себе дурную шутку, притворившийся,
В этот же вечер представитель прессы осведомился у Джорджа, как он воспринял доклад. Он заявил, что «глубоко неудовлетворен результатами». Он назвал доклад «всего лишь шагом в верном направлении», однако голословное утверждение, будто письма Грейторекса писал он, представляет собой «клевету — оскорбление… необоснованную инсинуацию, и я не успокоюсь, пока она не будет взята обратно и извинение не принесено». Далее — «не было предложено никакой компенсации». Они признали, что осужден он был ошибочно, «так что было бы только справедливо, чтобы мне компенсировали три года тюремного заключения, которые мне пришлось выстрадать. Я не допущу, чтобы все завершилось на этом. Я хочу компенсации за причиненное мне зло».
Артур написал письмо в «Дейли телеграф», называя позицию комиссии «абсолютно нелогичной и недопустимой». Он задал вопрос, можно ли вообразить что-либо «более подлое и неанглийское», чем полное оправдание без возмещения. Он предложил продемонстрировать «за полчаса», что Джордж Идалджи никак не мог написать эти анонимные письма. Он указал, что, поскольку было бы несправедливо просить налогоплательщиков обеспечить компенсацию Джорджу Идалджи, «ее можно было бы взыскать в равных долях со стаффордширской полиции, суда квартальных сессий и министерства внутренних дел, так как эти три группы людей вместе и равно виновны в подобном фиаско».
Священник Грейт-Уайрли также написал в «Дейли телеграф», подчеркивая, что присяжные никак не упомянули про авторство писем, и любые ложные выводы были виной сэра Реджинальда Харди, который слишком «поспешно и нелогично» указал присяжным, что «тот, кто написал письмо, также совершил и само преступление». Именитый адвокат, присутствовавший на процессе, назвал суммирование судьи «прискорбным». Священник назвал отношение к его сыну — как полиции, так и министерства внутренних дел — «в высшей степени шокирующим и бессердечным». А что до поведения и выводов министра внутренних дел и его комиссии, то: «Возможно, это дипломатия, государственная мудрость, но так бы они не поступили, будь он сыном английского сквайра или английского аристократа».
Недоволен докладом остался и капитан Энсон. В интервью стаффордширской «На страже» он ответил на критику, задевшую «честь полиции». Комиссия, выявляя так называемые «противоречия» в уликах, просто не поняла сути дела, представленного полицией. «Неправда» и то, будто полиция с самого начала исходила из убеждения виновности Идалджи и выискивала доказательства его вины. Напротив, Идалджи стал подозреваемым «только несколько месяцев спустя после» начала располосовываний. «Разные лица казались, возможно, причастными к этим преступлениям», но постепенно исключались. Подозрения же «против Идалджи возникли в конце концов из-за его всеми упоминавшейся привычки бродить по окрестностям глубокой ночью».