Артур Конан Дойл
Шрифт:
Дойл, однако, первый былготов признать, что кое-какие мелочи он взял у По. Дюпен, как Холмс, обожает курить трубку; у него бывают приступы «грустной задумчивости»; иногда он отказывается обсуждать дело, о котором думает; продолжает вслух мысли другого человека; заманивает в ловушку человека, который может пролить свет на преступление, помещая объявление в газете; организует переполох на улице и, пока внимание спутника отвлечено, успевает подменить одно письмо другим; и, как Холмс, довольно низкого мнения о своем профессиональном коллеге, который «слишком хитер, чтобы быть умным».
Но все это не имеет значения и отношения к сути дела, которая заключается в том, что Дойл был первым писателем, наделившим сыщика живым человеческим характером, и, наверное, окажется последним писателем, который подарил читателям рассказы, столь же интересные и захватывающие, сколь достоверны и правдоподобны его главные герои. Дюпен — мертворожденный, просто говорящая машина, самый длинный рассказ, в котором он появляется, «Тайна Мари Роже», просто скучен, и ни один из героев По так и не ожил. На самом деле последователи Дойла испытали влияние По намного больше, чем сам Дойл. Научный подход к проблеме, масса подробностей, тщательная реконструкция событий, многословие и профессиональные приемы современных детективов — всего этого, к счастью, нет в саге о Холмсе, потому что в этом случае Дойл не путал развлекательность с познавательностью. И хотя он испортил свои исторические романы, сделав в них историю более важной, чем романтику, он не допустил такой ошибки с детективными рассказами, где рассказ всегда важнее детективного расследования. Кажется даже, что он писал историю пером Холмса, который предпочитал научный трактат интересному рассказу; но о Холмсе он писал пером Уотсона, который предпочитал интересный рассказ научному трактату.
Очень несхожи, пойми наконец, Герои рассказа и их творец, —писал Дойл, критику, который предположил, что взгляды Холмса на Дюпена были схожи с точкой зрения писателя. Мы должны быть внимательны, чтобы не совершить такую же ошибку и не решить, что доктор Уотсон — это доктор Дойл. Тем не менее в Уотсоне достаточно много от Дойла, чтобы мы могли не искать дальше прообраз. Он часто и бессознательно изображал в нем себя. «Ваша фатальная привычка смотреть на все с точки зрения рассказа, а не научной работы испортила то, что могло стать познавательной и даже классической серией доказательств», — говорит Холмс Уотсону, и это подчеркивает то, о чем мы только что говорили. Дойл был прирожденным рассказчиком, и всегда, когда он жертвует действием ради точности, его власть над читателем слабеет. Дойл снова думает о себе, когда заставляет Холмса сказать Уотсону: «Вы должны понять, что среди ваших многочисленных талантов притворству места нет». И снова: «Мой дорогой Уотсон, вы по натуре своей человек действия. Умение притворяться не входит в число ваших многочисленных талантов». И когда в рассказе «Убийство в Эбби-Грейндж» Шерлок Холмс решает отпустить убийцу, он решительно объединяет Уотсона и Дойла: «Вы, Уотсон, — английский суд присяжных, — я не знаю человека, который был бы более достоин этой роли», — одним предложением нам обрисовывают характер Дойла.
Идея написания цикла коротких рассказов, объединенных общим героем — Холмсом, пришла Дойлу в голову, когда он читал ежемесячники, которые тогда стали предлагать пассажирам в поездах. «Я просматривал эти разные журналы с обрывками прозы и подумал, что серия рассказов с одним главным персонажем не просто заинтересует читателя, а привлечет к конкретному журналу. С другой стороны, мне всегда казалось, что обычные публикации с продолжением скорее мешают, чем помогают журналу, поскольку рано или поздно читатель пропускает номер и теряет всякий дальнейший интерес. Совершенно очевидно, что идеальным компромиссом был бы постоянный герой, но в каждом номере должен быть законченный рассказ, чтобы читатель точно знал, что сможет читать весь журнал. По-моему, я первый это понял, а журнал „Стрэнд мэгэзин“ первый это осуществил». Его агент А. П. Уотт отослал «Скандал в Богемии» издателю «Стрэнда» Гринхофу Смиту, которому рассказ понравился, и он посоветовал Дойлу писать целый цикл. Дойл тогда работал окулистом, но, так как ни один пациент ни разу его не потревожил, он писал с десяти утра до четырех дня. «В Девоншир Террас, — говорил он, — у меня была комната для ожидания и комната для приема, причем я ждал в комнате для приема, а в комнате для ожидания не ждал никто».
Можно увидеть, как быстро он работал, взглянув на его дневник. В пятницу 10 апреля, через неделю после того, как в «Стрэнд» был отправлен «Скандал в Богемии», он записал: «Закончил „Установление личности“». В понедельник 20-го он отправил «Союз рыжих». 27-го: «Отправил „Тайну Боскомской долины“».
После этого он написал «Пять зернышек апельсина», но отправил лишь в понедельник, 18 мая, потому что 4 мая слег с гриппом. Во время утренней прогулки на него вдруг напала «ледяная дрожь». Вернувшись домой, он свалился. Неделю Дойл был в очень тяжелом состоянии и еще неделю оставался слаб, как ребенок, но к концу болезни в голове у него прояснилось, и он понял, что глупо финансировать практику окулиста, лечиться к которому не приходит никто, за счет заработка писателя, которого хотят читать все. «С дикой радостью я решил сжечь мосты и навсегда довериться своему таланту писателя. Я помню, что от радости я взял ослабевшей рукой носовой платок, лежавший на покрывале, и в восторге бросил его к потолку. Наконец-то я буду сам себе хозяин. Мне не придется больше одеваться согласно требованиям профессии или пытаться кому-то понравиться. Я буду свободен жить, как я хочу и где я хочу. Редко когда в жизни я испытывал такое ликование. Это было в августе 1891 года». Он утверждает, что это было в августе, но в дневнике записано «май», и прав дневник. Его память увеличивала срок, что во многом объясняет облегчение, которое он испытал, когда наконец решился бросить медицину и стать профессиональным писателем. Это был не очень рискованный шаг, потому что из апрельских записей в его дневнике мы узнаем, что он получил 57 фунтов 8 шиллингов 9 пенсов за рассказ «Номер 249», сорок фунтов за американскую публикацию «Открытия Рафлза Хоу» и что ему заплатили 30 фунтов 12 шиллингов за право публикации в Англии и пятьдесят — в Америке «Скандала в Богемии». Через несколько лет он будет получать за любой рассказ о Холмсе в десять раз больше, чем получил за первый; но средний гонорар за каждое из первых шести «Приключений», напечатанных в «Стрэнде», составлял чуть больше 30 фунтов и по 45 фунтов — за последние шесть.
Поправившись от гриппа, он начал передвигаться, опираясь на трость, и опрашивать торговцев недвижимостью. Потратив две-три недели на поиски загородного дома, он выбрал наконец номер двенадцатый по Теннисон-роуд, в Южном Норвуде, куда и переехал с семьей 25 июня.
Почти тут же в июльском номере «Стрэнда» был опубликован «Скандал в Богемии», и Дойл быстро стал заметной фигурой в литературном мире. Две повести — «Этюд в багровых тонах» и «Знак четырех» — не особенно способствовали популярности Холмса, но рассказы из «Стрэнда» сделали его имя нарицательным. Имя, которое кажется нам сейчас столь естественным, было не озарением, а результатом терпеливых размышлений. Дойл взял листок бумаги и полностью отдался нелегкой задаче соединения имени и фамилии. Сначала ему понравилось сочетание «Шеррингфорд Холмс», затем он попробовал «Шеррингтон Хоуп», наконец в самом низу появилось «Шерлок Холмс». Над каждым «Приключением» он работал с такой же сосредоточенностью, с какой подбирал имя главного героя, сначала продумывал загадку и ее решение, затем набрасывал в общих словах план, а уж затем писал рассказ. Среди его бумаг я обнаружил сценарий незавершенного рассказа, который дает нам какое-то представление о начальных этапах его работы перед собственно написанием рассказа, хотя вполне возможно, что он купил сюжет у кого-нибудь.
«К Шерлоку Холмсу приходит очень расстроенная девушка. В ее деревне совершено убийство — ее дядю убили выстрелом из пистолета в его спальне, очевидно, через открытое окно. Арестован ее возлюбленный. Его подозревают по ряду причин:
1) Он сильно поругался со стариком, который пригрозил изменить завещание, составленное сейчас в пользу девушки, если она еще раз когда-нибудь заговорит со своим возлюбленным.
2) В его доме найден револьвер с его инициалами, выцарапанными на рукоятке. Одного патрона в барабане не хватает. Пуля, обнаруженная в теле убитого, соответствует типу этого револьвера.
3) У него есть легкая лестница, единственная в деревне, а на земле под окном спальни обнаружены следы приставленной лестницы, и такая же земля (свежая) обнаружена на основании лестницы.
На все это он может ответить только, что у него никогда не было револьвера, который нашли в ящике в прихожей, куда его положить мог кто угодно. Что же касается земли на основании лестницы (которой он не пользовался месяц), у него нет никаких объяснений.
Несмотря на эти серьезнейшие улики, девушка продолжает верить в полную невиновность ее возлюбленного. Она подозревает другого человека, который тоже за ней ухаживал, хотя у нее нет никаких доказательств его вины, кроме инстинкта, подсказывающего ей, что он злодей, который не остановится ни перед чем.
Шерлок и Уотсон отправляются в деревню, где вместе с полицейским, который ведет расследование, осматривают место происшествия. Отметины от лестницы особенно привлекают внимание Холмса. Он какое-то время размышляет, осматривается, спрашивает, есть ли поблизости место, где можно спрятать что-либо громоздкое. Такое место есть — это заброшенный колодец, который никто не осматривал, потому что ничего не пропало. Шерлок, однако, настаивает на том, чтобы колодец обыскали. Деревенский мальчишка соглашается туда спуститься со свечкой. Холмс успевает что-то шепнуть ему на ухо у мальчишки удивленный вид. Парня опускают и — по его сигналу — поднимают, он вытаскивает пару ходуль.
— Господи Боже! — кричит полицейский, — кто бы мог подумать?
— Я, — отвечает Холмс.
— Но почему?
— Потому что следы на земле в саду были сделаны двумя перпендикулярно стоящими шестами, а основание приставленной и, следовательно, наклоненной лестницы оставило бы вмятины, скошенные к стене. (Земля, о которой идет речь, — это полоска возле дорожки, посыпанной гравием, где ходули никаких следов не оставили.)
Это открытие несколько сняло тяжесть улики, связанной с лестницей, но другие улики остались не опровергнутыми.