Асфальт
Шрифт:
– Не знаешь про меня? Ну?! Не может быть! – голос звучал почти игриво. – А она что, тебе ничего про меня не говорила? Да быть такого не может! Не предупредила? Хотя она такая. Ну и где она?
– Я разговариваю с тобой только потому, что ты пугаешь своими звонками мою семью. Я вчера всё объяснил, и мне добавить нечего. Я не намерен больше ничего объяснять…
– Придётся! – резко прозвучало в телефоне. – Чего же ты при жене не стал разговаривать? – Миша услышал смех. – Нет уж, объяснять тебе придётся…
– Кто бы ты ни был, – стараясь не перейти на крик,
– Если говоришь со мной, значит, боишься, – голос совершенно изменился. Он стал спокойным и строгим. – Хочешь нормально и серьёзно? Давай! Но это очень серьёзно, даже не сомневайся.
Говоривший сделал короткую паузу. Миша слушал, сидя на кровати и до боли прижав телефон к уху, будто боясь, что голос незнакомца сможет услышать Аня.
– Так вот, теперь серьёзно, – продолжил голос. – Я думаю, что ты знаешь, где она. И я думаю, что ты скажешь мне это. Если ты мне не скажешь и хочешь, чтобы она осталась с тобой, то тебе придётся сделать так, чтобы я не чувствовал себя оставленным в дураках. А значит, если ты мне не говоришь, где она, то нам нужно многое обсудить. И обсудить всё – это в твоих же интересах. Потому что, если ты будешь мне врать и выкручиваться, то тебе, действительно, надо меня бояться. Но даже если ты мне скажешь, где она, нам всё равно надо многое обсудить. Так что нам нужно встретиться и поговорить. Я нормально и достаточно понятно сказал?
– Это бессмысленный и беспредметный разговор. Встречаться с тобой я не буду. Ты объяснил всё понятно. Но я могу повторить только то, что уже сказал. Давай не будем продолжать этот глупый разговор, который не делает чести ни тебе, ни мне. Я повторю только одно: я тебя совершенно не боюсь.
Снова повисла пауза. Миша услышал, что человек там, неизвестно где, закурил, затянулся и выдохнул дым. А Мише стало тошно при одной мысли о сигарете. Тошнота прошла волной по всем его чувствам, но голова от злости работала уже ясно и чётко. Бот только голос предательски хрипел.
– Может быть, ты говоришь правду, – наконец услышал Миша. – Может быть. Но только я тебе не верю. А если я тебе не верю, то я для тебя опасен. Я вообще опасен. Ты слышишь меня?
– Да.
– Я не верю тебе. Я говорю тебе это серьёзно и спокойно. А ты слушай. Так или иначе, но ты оказался у меня на пути. Тебе не повезло. Слушаешь? Вникаешь? – Миша промолчал. – И тебе придётся со мной встретиться. Придётся! Я устал, и я очень недоволен тем, что происходит. И поэтому я очень опасен. Тебе надо бояться. Я достаточно литературно излагаю мысль? Тебе самому должно хотеться со мной встретиться и покончить с этим. А иначе, даже если ты говоришь правду, тебе придётся бояться.
– Никаких если! – голос Мишин сорвался, и он почти прошипел свои слова. – Я не собираюсь встречаться.
– В восемь вечера, сегодня, – явно пропустив Мишины слова мимо ушей, сказал незнакомец, – ты подъедешь на своей машине,
– Я не приеду, – медленно сказал Миша.
– Ты всё запомнил? В восемь, угол Садового и…
– Я не приеду.
– А я очень устал. И я там буду. И как же я тебе советую быть пунктуальным. Не испытывай судьбу. Не надо. Устал я. Но, видишь, я всё же постарался говорить, как ты любишь. Со мной вообще можно поговорить. Тебе понравится, – на этом незнакомец закончил разговор.
От последних слов, а главное, от той интонации, с которой они были выговорены, у Миши по шее прошёлся холодок и заструился по спине. В этой интонации был космос неведомых Мише и пугающих его воображение отношений между людьми. Людьми, которые живут по совершенно другим правилам и кодексам. В той интонации был космический холод.
Миша сидел неподвижно. Он одновременно и говорил сам себе, что не поедет никуда, и пытался вспомнить, где же находится улица Спиридоновка.
А когда он вышел из спальни и взгляд его упал на часы, которые показывали без двадцати пять, он подумал: «Так! Ещё три с лишним часа…»
Миша долго брился в ванной комнате. Он любил бриться, ему нравилась эта утренняя, неспешная и очень освежающая процедура. Во время бритья мысли часто блуждали в далёких и приятных дебрях. Миша, бывало, мычал себе под нос какую-нибудь песенку и брился.
Но в этот раз бритьё давалось мучительно. Ему приходилось смотреть на своё отражение, а видеть его Миша не хотел. Да и обдумывал он совсем неприятные вещи. Он понимал, что надо было вести разговор по телефону совершенно не так, что он всё сделал неправильно, что он попал в нелепую и глупую историю и сам ведёт себя нелепо и глупо. Но Миша не понимал, что в этой ситуации можно было сделать иначе, как можно было её изначально избежать и что теперь делать. А ещё он почувствовал опасность. Не страх, а именно опасность и реальность этой опасности. «За что? Почему? Почему именно с ним такое приключилось?» – эти вопросы были уже неуместны.
«Да ещё и Ане соврал. Зачем, зачем?! А теперь уже надо продолжать. Как глупо всё!» – думал Миша. Его очень беспокоил Анин холодный тон. Этот тон был таким неспроста. Миша надеялся, однако, что Аня обиделась просто на то, что он напился, и всё.
Когда Миша вытирал лицо полотенцем, он уже придумывал, что скажет Ане по поводу того, что ему нужно будет поехать к восьми часам на встречу. Он толком ничего не успел придумать, но время у него ещё было.
Выходя из ванной, он услышал сигнал своего телефона. Сигнал доносился из спальни. Миша постоял, прислушался к тому, какие звуки долетали из кухни. Аня там чем-то позвякивала, ходила. Он услышал это и поспешил к своему телефону.