Асгард — город богов
Шрифт:
Ключ к нерассказанному — кельтский крест. Просто так я не повесил бы его у самого окна. Повинуясь неожиданному импульсу, я снял телефонную трубку. Набрал номер. Он был уже дома. Во мне что-то изменилось.
— Я позвонил вам не только для того, чтобы узнать, как вы добрались.
— Спасибо. Спать не хочется. Расскажите что-нибудь такое, о чем я даже догадаться не смогу.
— Одну минуту. Мне не хотелось… об этом, но так и быть, пусть это вам будет сниться в ваших магических снах. Я раскрыл большую тетрадь с моими записями и вырезками из газет. Дождь освежил меня. Так я объяснил возникший импульс. Я прочитал ему для начала кое-что из дорожной хроники. Вот это:
«Наша патрульная машина возвращалась после рабочего дня. Вдруг откуда ни возьмись выскочил „опель“ и через сплошную осевую пошёл на обгон. Его скорость ошеломила нас. Подрезая путь другим машинам, он едва не столкнул в кювет встречный „Москвич“.
— Да что тут происходит! — вырвалось у моего напарника, и он тут же прибавил газ, включил маячок и сирену. — Это или опасный преступник, или пьяный.
Мы оба понимали это.
Мотор нашей патрульной «канарейки» надсадно завыл, но «опель» как хищная птица нёсся, казалось, не касаясь колёсами шоссе. Он с каждым мгновением уходил все дальше. Разрыв между машинами так увеличился, что и номер рассмотреть не удалось. Я связался по рации с ближайшим постом. Треск, шипение, отдельные слова. В общем, сплошной шум. Нас не поняли. Настойчивый мой напарник продолжал преследование, хотя машина уже скрылась из виду. Наш расчёт строился на новом сеансе связи — с любым из окрестных постов. Вот наконец это удалось. Волнуясь, сообщаю о своих впечатлениях, довольно незаурядных способностях нарушителя, высказываю догадку, что это очень опасный рецидивист. Чуть ли не приписываю ему способность заглушать радиопередачу в нашем канале с помощью контрабандной аппаратуры. Напарник разворачивает машину, останавливает меня: «Хватит, мы сделали своё дело! Я выключаю рацию».
— Интересно, — слышу я в трубке голос Шумского. — Что же дальше?
— Почему вы не спросите, когда это произошло?
— В год открытия Асгарда, разумеется.
— Не совсем так. В год смерти.
— …несостоявшейся, к счастью.
— Нет, состоявшейся. В том году, то есть в семьдесят третьем, погиб один человек. И случилось это в тот же день и в тот же почти час, когда я увидел небесный город. И у него, представьте, рулевое колесо машины было в виде кельтского креста. Он сам сделал его, точнее, оно было изготовлено по его чертежам. Вы, профессор, со свойственной вам проницательностью можете тут же предположить, что он верил древним предсказаниям, гороскопу друидов, которые были хранителями кельтской мудрости и вообще магии. И будете правы. Помимо этого, он верил также в Атлантиду, в то, что она погибла в срок, названный египетскими жрецами и с их слов Платоном, а также в то, что двенадцать тысяч лет, прошедшие с тех пор, это магический срок, когда события могут повторяться. Какие события — могу пояснить. Они связаны с поверьями древних этрусков. Действительно они утверждали, что все возвращается как бы к истоку, и мера этого цикла — именно двенадцать тысяч лет. Ну вот, человек этот знал, что столица атлантов планом своим сходна с магической фигурой кельтов. Жрецы египетского города Саиса рассказали когда-то, что главный город Атлантиды был уничтожен небесным огнём. Это, конечно, астероид или очень крупный метеорит. Тут и разгадка. Двенадцать тысяч лет назад небесный огонь поразил город. А в семьдесят третьем пуля попала почти в самый центр рулевого колёса, выполненного в виде той же магической фигуры. Но вот тот человек, зная в общем-то законы повторения событий, не мог, разумеется, допустить и мысли, что этот повтор будет буквальным, по всей форме, и произойдёт это с его машиной и с ним самим. Ведь он во время перестрелки прижался лицом именно к рулевому колесу, словно ища защиты. И был убит.
— Это трагедия. Я верю. И причина мне ясна. Пуля была лишь уменьшенной копией метеорита, угодившего тогда в творение рук атлантов. События повторились. Но почему он?
— Он единственный, кто верил. И доказал эту веру. Колесо и крест. Но если бы даже ему кто-нибудь предсказал бы такой конец, он, вероятнее всего, улыбнулся бы в ответ. Так ведь не бывает. Но в тот раз это было. Было!
— И вы, разумеется, не зря прочитали мне отчёт о дорожном происшествии…
— Не зря. Машина преступников ушла от первой погони, но не ушла от второй. На шоссе завязалась перестрелка. Этот человек попал, образно говоря, между двух огней. Пуля рецидивистов оказалась смертельной. Произошло это ближе к вечеру, в тот осенний день, когда далеко-далеко море не пускало меня к берегу. Но потом все же само вынесло на гальку, перебросив через камень. Что это? Подумайте. Жду вашего анализа случившегося. Не спешите. Это магия, о которой вы спрашивали. Если, конечно, вы не считаете сам Асгард имеющим отношение к той же магии. А может быть, на ваш взгляд, и он тоже имеет к ней отношение?
— Теперь моя очередь, друг мой, сообщить нечто подобное. Молодой Шаляпин жил на чердаке в каморке. Ни он сам, ни его знакомые не смогли бы даже предположить, что он будет великим певцом. Это и присниться не могло. Тогда будущий король оперной сцены ещё не спел ни одной арии даже во сне. Более того, он вообще не пробовал ещё петь. На хлеб он зарабатывал рассказами и сказками в трактирах. Да читал по памяти сказки. Все. Однажды шёл мимо магазина, в витрине которого красовалось позолоченное кресло. И вот, неожиданно для себя, на немногие свои рубли Шаляпин покупает это кресло, пристраивает его на своём чердаке. И по ночам — по ночам! — пробуждаясь ото сна, садится в кресло, и ему кажется, что он в театре, ему рукоплещут и звучит музыка. Магия. Конкретно: симпатическая магия, подобное вызывает своё подобие к жизни. А вот трагедия, о деталях которой мало кто знает. Молодой писатель Вампилов на лодочной прогулке у истока Ангары, берущей начало, как известно, в Байкале. В лодке с ним приятель. Приятель снимает сибирского писателя кинокамерой. Но только переворачивает камеру так, что на будущих кадрах и лодка, и Вампилов тоже переворачиваются. Молодому сибирскому писателю эта шутка приятеля правится. Он улыбается. Несчастье происходит в следующий раз. Камеры уже нет. Но есть лодка и Байкал. Лодка переворачивается — теперь уже без камеры. Саша Вампилов тонет. Магия. Конечно, это моя точка зрения, друг мой. Была и реальная причина — бревно, оставшееся после сплава, топляк. Но это лишь видимое, поверхностное… На самом деле и топляк, на который наткнулась лодка, и камера — только звенья одной цепи. Главный закон магии сформулировал я. Он звучит так: чудес не бывает, по крайней мере, с точки зрения объективного наблюдателя.
ШАМАНИЙ КАМЕНЬ
К истории с Вампиловым я добавил бы мои личные впечатления. В восемьдесят четвёртом я летел в Иркутск с Владимиром Тендряковым. Мы сидели рядом, в салоне, даже хлебнули по двести пятьдесят граммов водки. Я рассказывал ему об этрусках, об их трояно-фракийской первой родине, о том, как они и венеды пришли в Италию, но не все, а только их часть, а другая часть дала начало русам и славянам.
В Иркутске бродили вечерами по берегу Ангары. Тендряков рассказывал о войне, о замысле фантастической повести: на Венере люди и роботы строили линии связи, в конце концов доходя до противостояния. Это была последняя в его жизни весна.
В погожий день нас повезли, как гостей, в ресторан на сопке, над Байкалом. Там недалеко исток Ангары, огромная полынья не замерзает, потому что река тянет воду и из глубин озера подходят вместо неё довольно тёплые струи. Тут зимуют десять тысяч уток.
— Что это? — спросил я, увидев чёрную глыбу посреди полыньи.
— Шаманий камень, — был ответ сопровождавшего нас сотрудника этнографического музея.
Владимир Тендряков подарил, помнится, ему свою книгу.
Я же невольно оглядывался на эту глыбу, с которой связаны поверья, и невольно потом, особенно после разговора с профессором, задавал себе вопрос: уж не магия ли в самом деле повинна в гибели писателя Вампилова, не Шаманий ли камень превратил поворот кинокамеры в трагедию?
Не знаю, не знаю… Зато остались воспоминания о том, что произошло в семьдесят третьем. Именно в разговорах с Шумским складывалась цельная картина. Даже для меня самого интересно понять все снова, в целом.
И как всегда в таких случаях — сон не приходил сразу. Я лежал с открытыми глазами. Боялся бодрых громких голосов на заре, шума машин. Снова, как некогда, я видел золотой свет над рощей Гласир. Она занимала все пространство моего воображения, и в фокусе его, кроме пурпура крон, я видел малиновые, уходившие в неизвестность волшебные стены сказочного мира. Я нередко думал: это все равно легенда. Точно такое на земле не создать. Хотя можно, конечно, построить дворцы и чертоги, поставить статуи богов, даже вырастить золотые деревья.
Валгалла — палаты Одина. Валькирии переносили туда души павших воинов. Но не только. Почему-то там оказываются и другие мёртвые. Такие, как я… Значит, Асгард — город для всех.
Голову сжало невидимым обручем. Меня обожгло тогда, как будто горячий луч пересёк мой правый висок. И тут же — левый. Сначала — образ.
Женщина. Но тогда я ещё не был знаком с ней и вообще видел впервые: я шёл, спешил к тому берегу, и она шла навстречу. Запомнилась она в тот день сразу: её светлый жакет был расстегнут, и ветер, поднимавший волны на море, срывал с её плеч жакет в ту минуту, когда я увидел её. За её плечами как будто бились два светлых крыла. Я оглянулся ей вслед. Кажется, она остановилась. А я пошёл туда, откуда отправился в мой заоблачный город и чуть было не остался в нем. Что ещё там было? А, хижина по дороге на дикий пляж… Низкая, как помыслы подлецов, если говорить языком персидских поэтов, и узкая, как глаза тюрков, лачуга эта была сплетена из лозняка и обмазана глиной, дверь её была открыта, словно взор прямодушного человека, а единственное окно было чистым, как помыслы праведных мужей. Но это слова, которые мне пришли в голову позднее. Сначала там, рядом с лачугой, я подумал: уж не из неё ли вышла эта женщина?
Или, скорее всего, вылетела на светлых своих крыльях цвета зеленоватого серебра.
Так вот, это все очень важно для меня сейчас, спустя годы. Пусть она — просто красивая женщина. Но я встретил её одну, незадолго до того моего купания! И она поэтому — крылатая валькирия. Непонятно, что мешало мне раньше, до рассказов Шумского, узнать истину. Узнать валькирию, посланную за мной. Эти вдохновенные прекрасные девы переносили умерших к Одину. Для пира, для молодецких забав и турниров с оружием в руках. Закономерно: там продолжалась та жизнь, которая считалась достойной и на земле. Вот только я был там безоружен, и могу поклясться, что там не было ни одного викинга с копьём, мечом или хотя бы кинжалом. Ничего не было, кроме удивительного пейзажа с червонными кронами и слабо прочерченных стен и кровель. Это для меня! Другие, быть может, встречали там и храбрых воинов, и оруженосцев, и даже виночерпиев. Каждый видит там своё. Даже валькирии разные. Моя была такой: тёмная волна волос, тёмные тонкие брови, прозрачные, как чёрный хрусталь, глаза, два бьющихся крыла серебристого жакета.