Ашборнский пастор
Шрифт:
Врач, стоявший у окна, в испуге отпрянул от него.
Я спрятала голову в простынях Бетси.
Но умирающая тем же голосом, каким только что говорила со мной, произнесла:
– Господь, словно пророк, я видела тебя шествующим среди грозы и бури; [548] я узнала твою мощь и восславила твое святое имя.
Врач покачал головой.
Признаюсь, я в своем горе испытала некоторое чувстве, гордости, видя изумление науки перед верой.
О, как перед лицом смерти была велика вера и как ничтожно мала наука!
548
Это
Гроза начала стихать, а моя дочь – приходить в себя.
После того как микстура была выпита, Бетси, по-видимому, уже не нуждалась в дыхании, чтобы продолжать жить.
Однако ее первые слова, когда она приоткрыла глаза, были:
– Воздуха! Воздуха!.. Почему мне не дают воздуха, когда я об этом прошу?!
Я открыла окно.
Увы, дело было не в том, что бедному ребенку не хватало воздуха – просто стесненная грудь Бетси не могла его вобрать в себя.
Наступил вечер, и я невольно посмотрела в окно. Восточный ветер прогнал с небосвода последние грозовые облака, а с земли – последние последождевые испарения. Казалось, вся природа была готова радоваться покою, наступившему после содрогания стихий.
Видя этот всеобщий покой, это вселенское умиротворение, я повернулась к моей дочери, не в силах представить, что ее это все не коснулось.
И правда, она выглядела более отдохнувшей.
То был вечерний покой, который она и предсказывала.
Врач подошел к ней, стал искать пульс, но не нашел его.
– Все произойдет так, как она предсказала, – прошептал врач.
И он сел в ожидании у кровати.
С небес начала спускаться тьма. По мере того как в комнате становилось все темнее, глаза несчастной больной открывались все шире; все, что еще оставалось в ее теле от огня жизни, словно светилось в ее взгляде.
Казалось, этот взгляд пронзает потолок над ее головой и считает звезды, одна за другой засиявшие в небе.
Я хотела было зажечь лампу, но, угадав мое намерение, Бетси остановила меня:
– О нет, не надо… в темноте мне так хорошо умирать! И, взяв мою руку, она привлекла меня к себе.
– Но я, дитя мое, – вырвалось у меня, – я ведь не вижу тебя в такой темноте!
– Скоро выйдет луна, а лунный свет – настоящий свет умирающих; это солнце усопших… Взойди, луна, взойди!.. – прошептала Бетси.
И, будто повинуясь ей, луна начала медленно подниматься над горой.
И тут слабая улыбка озарила бледное лицо Бетси; казалось, она вдыхает лунный свет и призывает его к себе; луна же сначала осветила изножье кровати, а затем постепенно ее лучи дотянулись к лицу умирающей.
С этого мгновения она впала в своего рода исступление.
– Ах, – произнесла она, – я вижу, что там, за звездами. Вот распахнутое Небо, вот ангелы, вот Бог!
И все это было сказано с такой верой, с такой глубокой убежденностью, что мой взгляд оторвался от дочери и последовал за ее взглядом; я поверила, что и я увижу раскрывшееся Небо, ангелов во славе и величие Господне.
Но если Бетси и видела все это, то не телесным взором, а самой душой.
Церковный колокол пробил одиннадцать вечера.
И вдруг славка, прятавшаяся
– Ты слышишь? Ты слышишь? – прошептала умирающая. – Вот и птица… О, как нежен ее голос! Как хорошо она поет!
И правда, я еще не слышала пения столь нежного, голоса столь чудесного. Можно было подумать, что птица слетела с Неба к этой душе, готовой улететь, и ждала последнего вздоха, чтобы унести ее на своих крыльях.
Если что-нибудь и могло утешить мать в утрате ребенка, так это общее стечение всего божественного, что принимало участие в смерти земного создания, затерявшегося в самой убогой складке человеческого общества, словно фиалка под пучком травы.
Действительно, если для Вседержителя нет ни малых, ни великих, почему предзнаменования смерти моей дочери не могут быть теми же, что и предзнаменования смерти Цезаря?! [549]
Вот разразилась гроза, вот распогодилось, вот ветер прогнал с небосвода тучи, а с земли – испарения, вот опустилась тьма, вот заблестели звезды, вот луна осветила землю, вот запела птица; значит, для того чтобы предсказание сбылось полностью, остается только, чтобы прозвучал колокол, птица смолкла, а смерть вошла в дом…
549
Согласно Плутарху («Цезарь», 63) и Светонию («Божественный Юлий», 81), убийству Цезаря предшествовали многочисленные зловещие предзнаменования: вспышки света на небе, шумы по ночам, спускающиеся на форум птицы, отсутствие сердца у жертвенного животного и т. д.
И я, мать, ждала того мгновения, которое должно было одним ударом оборвать жизнь моей девочки и разорвать мое сердце.
Я ждала этого мгновения, будучи не в силах задержать его хоть на секунду ни слезами, ни криками, ни мольбами.
Я оставалась на месте, я укрывала моего ребенка собственным телом, я защищала его своей любовью.
Но все было тщетно; скоро явится смерть, пальцем отодвинет меня и коснется сердца моей дочери.
И ничто ни в небе, ни на земле не могло воспрепятствовать наступлению этого мгновения.
И я уже не отсчитывала время месяцами, как бывало прежде; не отмеряла его днями, как неделю тому назад; не часами, как еще сегодня утром; не минутами, как час тому назад.
Увы, увы, увы! Я уже отмеряла время только секундами.
Все то, чем я была готова пожертвовать Небу: сначала, чтобы вылечить Бетси, затем, чтобы она прожила еще десять лет, затем – хотя бы пять лет, затем – хотя бы один год, затем – хоть одну неделю, затем – хоть один день, теперь я отдала бы за то, чтобы она прожила еще всего один час.
О, один час – это вечность, когда раздается первый полночный удар колокола, а последний удар отнимет у вас то, что вам дороже всего на свете!
Птица перестала петь.
Я почувствовала, как умирающая сжала мою руку.
– Матушка, – попросила она, – прижмись ко мне… Час пробил.
Затем, совсем тихо она добавила:
– Прилетай, птичка, хранительница моей души! Прилетай!
И то ли случайно, то ли и на самом деле выполняя просьбу Бетси, птичка прилетела на ее голос, и мы вдруг увидели, как она села на оконную перекладину.