Ашборнский пастор
Шрифт:
Затем, повернувшись к матери, он перевел ей мою просьбу на английский. Молодая женщина улыбнулась, встала, поцеловала мальчика и направилась напрямик через лужайку к мужу.
– Я вынудил уйти твою маму, мой дружок? – спросил я мальчика.
– О нет, – возразил ребенок, – она пошла за папой. Тем временем девочка встала на ноги и, семеня, подошла к нам.
– Джордж, – произнесла она по-французски ничуть не хуже брата, – почему это ты оставляешь меня одну? Разве ты меня больше не любишь?
– Что ты, Ада, я по-прежнему тебя люблю, но меня позвала мама.
– А чего хочет этот дядя?
– Ты же видишь, – объяснил мальчик, – он хочет списать эпитафию бедному Ботсвену.
– А-а!.. – протянула девочка. – Но
– Ей-Богу, не знаю… Быть может, чтобы вставить в книгу.
Девочка взглянула на меня с любопытством. Списывая эпитафию славному ньюфаундленду, я следил за детьми, ничего не упуская из их разговора. Дописав последнее слово, я поднял голову и увидел рядом со мной женщину и ее мужа в окружении их детей.
– Сударь, – обратился ко мне муж, – поскольку я наполовину ваш соотечественник, не позволите ли вы мне предоставить нужные вам сведения?
– То совершенство, с каким вы и ваши дети владеете французским, позволяет мне присвоить вам титул не только соотечественника наполовину, но и соотечественника в полном смысле слова, и потому я охотно принимаю ваше предложение. Только позвольте сказать вам, кто я, с тем, чтобы иметь право узнать, кто вы.
Я назвал себя.
Он попросил дважды повторить мое имя и, повернувшись к жене, сказал ей несколько слов по-английски; женщина сразу посмотрела на меня с бесхитростным любопытством.
– Простите, сударь, – прервал я его с улыбкой, – хотя я и не говорю по-английски, но понимаю его достаточно для того, чтобы сказать вам: вы оказываете мне слишком много чести… Я сюда пришел не как соперник или состязатель; я здесь в качестве смиренного поклонника и благочестивого паломника. А теперь, сударь, ваша очередь сказать, кто вы, и объяснить мне, какому счастливому случаю я обязан радостью встречи с вами.
– Сударь, – ответил он, – имя мое совершенно безвестно: меня зовут Ренье. По происхождению я француз; но в тысяча шестьсот восьмидесятом году предок моего деда бежал от преследований, которым подверглись протестанты при Людовике Четырнадцатом, и обосновался в Англии. С тех времен мои предки, мой дед и мой отец рождались и умирали на этой свободной земле, настолько по отношению к нам гостеприимной, что она стала для нас второй родиной, или, вернее, это Франция теперь не более чем вторая моя родина, так как через три поколения мы стали английскими подданными, хотя и сохранили обыкновение заключать браки между людьми из нашей колонии, как ее тут называют. Я первым нарушил это правило, женившись на англичанке. Я живу в пяти льё отсюда, в деревне Ашборн, где служу пастором. Ньюстедское аббатство – одно из самых любимых мест для моих прогулок, и благодаря железной дороге, которая менее чем за час доставляет наше семейство в эти края, я могу раз в месяц доставить себе удовольствие погулять здесь с женой и детьми.
– Вы, сударь, большой поклонник автора «Чайльд Гарольда»?
– Да, это так… Это если не самая чистая, то, во всяком случае, самая яркая поэзия. Впрочем, мой отец, служивший в Ашборне пастором до меня, знавал Байрона во времена его так называемых безумств; он наблюдал за тем, как начиналась борьба Байрона с шотландскими журналами; [877] и у меня в доме до сих пор хранятся первые пятьдесят стихов его сатиры, которые поэт подарил отцу после того, как прочитал их ему.
877
В 1807 г., когда поэт был еще студентом Кембриджского университета, увидели свет «Часы досуга» («Hours of idlennes») – первый поэтический сборник Байрона, куда вошли его лучшие стихотворения той поры. Несмотря на то что «Часы досуга» давали представление об оригинальной творческой манере и своеобразном мироощущении будущего литературного кумира, отзывы собратьев по перу на эту книгу были отрицательными. В начале 1808 г. в журнале «Эдинбургское обозрение» появились критические статьи с весьма резкими нападками на сочинения молодого дебютанта. («Эдинбургское обозрение, или Критический журнал» – «The Edin-burgh Review, or Critical Journal» – литературно-политический журнал либерального направления, выходивший в Эдинбурге и Лондоне с 1802 по 1825 гг.; на страницах этого издания подвергались всестороннему обзору и обсуждению все наиболее значимые события общественно-политической и литературной жизни страны; критика в нем, как правило, носила суровый и беспощадный характер со значительной долей иронии и сарказма.) Байрон ответил на прозвучавшую в его адрес критику поэмой «Английские барды и шотландские обозреватели» («English Bards and Scotch Reviewers»; 1809), в которой выступил против реакционного направления в лагере романтиков и литературной критики.
– Да что вы?!
– Кроме того, – продолжил молодой пастор, – особое обстоятельство связывает мою жизнь со смертью лорда Байрона. Я родился семнадцатого июля тысяча восемьсот двадцать четвертого года, в то время, когда тело великого поэта опускали в склеп его предков. Мой отец, присутствовавший при погребальной церемонии, вернувшись вечером домой, обнаружил там нового гостя, и этим новым гостем был я.
– Мне бы очень хотелось, чтобы вам представился случай заняться этим фрагментом сатиры, этим первым взрывом гнева, нашедшего столь живой отклик в Европе и ставшего посвящением Байрона в поэты.
– Вы когда-нибудь видели его почерк?
– Да, конечно… Лорд Байрон бы связан с одним из моих друзей, чье имя, наверное, немного вам знакомо, поскольку в Англии оно еще популярнее, чем во Франции: с графом д'Орсе.
– Разумеется, я о нем знаю!
– Уж если у вас есть черновик Байрона, мне хотелось бы посмотреть, легко ли он работал и много ли делал правок.
– О, вам не следует полагаться на образчик, который у меня в руках: стихи слагаются легко, когда уязвленного поэта вдохновляет муза, именуемая Мщением. На пятьдесят первых стихов приходится не более десяти помарок… Однако, если вы желаете видеть эти стихи… подождите минуту…
И, обратившись к жене, он сказал ей несколько слов по-английски.
– В этом нет необходимости, – вмешался я, засмеявшись, – ведь я принимаю ваше предложение.
– И это было бы для нас большой радостью!
(Он предложил своей жене привезти меня в Ашборн и предоставить мне гостеприимство в пасторском доме.)
Затем, словно ему пришла в голову новая мысль, он сказал:
– Отлично! Да, приезжайте, у меня есть для вас подарок!
– Для меня?
– Да… О, только не подумайте, что это стихи Байрона: эти стихи – семейное наследство и, как вы понимаете… я ими дорожу.
– Будьте спокойны, я не допущу такой бестактности – просить их у вас!
– Прекрасно! Так мы договорились? – спросил он, и его взгляд и интонация указывали на радость, какую я ему доставлю, если приму его предложение с такой же искренностью, с какой оно было сделано.
Я протянул ему руку.
– Договорились, – подтвердил я, – я ваш гость до отбытия последнего поезда.
– Вы возвращаетесь в Лондон?
– Вероятно.
– И, проехав три четверти дороги до Ливерпуля, вы заедете туда?
– Да что мне делать в этом торговом городе?! Я с большим почтением отношусь к промышленности, но, как и все почтенное, промышленность внушает мне смертельную скуку.
– Вы не правы: Ливерпуль стоит посмотреть.
– То же самое говорил мне вчера лорд Холланд; он даже вручил мне кредитное письмо своему банкиру.
– А кому именно?
– Погодите-ка…
Я извлек письмо из кармана.
– Джеймсу Барлоу и компании.
– Улица Голубой Таверны?
– Именно так.
– Еще один довод для поездки в Ливерпуль!