Асканио(изд.1979)
Шрифт:
Но, услышав этот крик, художник почувствовал себя богом. Он поднял голову и с гордой улыбкой произнес:
– Посмотрим, решится ли французский король отказать в милости человеку, создавшему такую статую!
И тотчас же, словно раскаявшись в своем тщеславии, которое, кстати сказать, было ему свойственно, Бенвенуто упал на колени и, сложив руки, громко прочитал благодарственную молитву.
Едва он кончил молиться, в комнату вбежала Скоццоне и сообщила, что его желает видеть госпожа Обри; у нее для художника письмо, которое муж поручил передать в собственные руки Бенвенуто.
Челлини дважды заставил Скоццоне повторить имя посетительницы, ибо никак не предполагал, чтобы у Жака Обри была законная супруга.
Тем не менее он тут же вышел к ожидавшей его женщине, предоставив подмастерьям гордиться и восхищаться талантом своего учителя.
Но, приглядевшись повнимательней, Паголо заметил на пятке статуи небольшой изъян; вероятно, что-нибудь помешало металлу проникнуть до конца формы.
Глава 19
Юпитер и Олимп
В тот же день Бенвенуто сообщил Франциску I, что статуя готова, и спросил, когда король Олимпа может предстать пред очами короля Франции.
Франциск I ответил, что в четверг на следующей неделе они с императором Карлом V отправляются на охоту в Фонтенбло, и к этому дню статую следует установить в большой галерее дворца.
Ответ был несколько сух: госпожа д'Этамп явно вооружила короля против его любимого художника.
То ли гордость помогла Бенвенуто, то ли вера в бога, но только он улыбнулся в ответ и сказал:
– Хорошо.
Наступил понедельник. Челлини погрузил статую в повозку и, вскочив на коня, решил сопровождать свое творение верхом – из страха, как бы с ним чего-нибудь не случилось.
В четверг, в десять часов утра, и ваятель и произведение прибыли в Фонтенбло.
Достаточно было мельком взглянуть на Челлини, чтобы заметить на его лице выражение благородной гордости и лучезарной надежды. Художественное чутье подсказывало ему, что он создал шедевр, а честное сердце – что скоро он совершит доброе дело. Поэтому Бенвенуто был особенно весел и высоко держал голову, как человек, которому чужда ненависть, а следовательно, и страх. Конечно, Юпитер понравится королю. Монморанси и Пуайе напомнят Франциску I о его обещании, это произойдет в присутствии императора и всех придворных, и королю не останется ничего иного, как сдержать свое слово.
Герцогиня д'Этамп тоже строила планы – правда, без светлых надежд Челлини, но зато с такой же необузданной страстностью. Хотя госпожа д'Этамп восторжествовала над художником, когда он пытался проникнуть к ней и к Франциску I, она прекрасно понимала, что это лишь первое столкновение; за ним непременно последует другое, более опасное, и, чего доброго, Бенвенуто добьется от короля исполнения обещанного. Герцогиня решила во что бы то ни стало этому помешать. Вот почему она явилась в Фонтенбло за день до Челлини и повела свою игру с чисто женской хитростью, которая доходила у нее до виртуозности.
Бенвенуто не замедлил испытать это на себе.
Едва переступив порог галереи, где ему предстояло установить Юпитера, он получил удар в самое сердце и остановился, подавленный, поняв, чья рука нанесла этот удар.
Галерея, расписанная великим Россо, что уже само по себе могло отвлечь внимание от любого находящегося в ней шедевра, за последние три дня пополнилась присланными Приматиччо из Рима античными статуями. Здесь были представлены чудеса скульптуры, освященные двумя тысячелетиями восторгов ценителей, статуи, исключавшие всякое сравнение, не боявшиеся никакого соперничества. Ариадна, Венера, Геркулес, Аполлон и, наконец, сам великий олимпиец Юпитер, воплощенные грезы величайших гениев, небожители, увековеченные в камне и бронзе, собрались здесь как бы на совет богов, предстать перед которым было бы кощунством, а приговора этого верховного трибунала должен был страшиться всякий художник.
Поместить на этом Олимпе своего Юпитера, возле Юпитера Фидия, значило бросить вызов великому скульптору, а для Бенвенуто это было равносильно богохульству, одна мысль о котором заставила совестливого ваятеля почтительно отступить на три шага от прекрасного творения, несмотря на безграничную веру в свои силы.
Добавим, что античные статуи, как им и подобает, занимали все лучшие места; для несчастного Юпитера Челлини остались только темные углы, куда можно было попасть, лишь пройдя перед величественным строем древних богов.
Подавленный, с опущенной головой, стоял Бенвенуто на пороге галереи, смотря перед собой грустным и восхищенным взглядом.
– Мессер Антуан Ле Масон, – обратился художник к сопровождавшему его королевскому секретарю, – я хочу, я должен сейчас же увезти обратно своего Юпитера! Ученик не смеет оспаривать превосходство учителя; дитя не может бороться с предками; я слишком горд и слишком скромен для этого.
– Бенвенуто, – ответил королевский секретарь, – поверьте дружескому совету: если вы так поступите, вы пропали. Скажу вам по секрету: именно этого ожидают ваши враги как признания вашего бессилия. Что бы я ни говорил его величеству, как бы ни извинялся за вас, король, который ждет не дождется Юпитера, ничего не станет слушать и под влиянием госпожи д'Этамп навсегда лишит вас своей милости. Боюсь, что именно этого кое-кто и добивается. Опасайтесь, Бенвенуто, не мертвых соперников, а живых врагов!
– Вы правы, мессер, я понимаю вас и благодарю. Вы напомнили мне, что я не имею сейчас права быть гордым.
– Вот и хорошо, Бенвенуто! Но выслушайте еще один дружеский совет: госпожа д'Этамп была сегодня так очаровательна, что, наверное, замыслила какие-нибудь козни. Посмотрели бы вы, с каким неотразимым кокетством она увлекла Франциска Первого в лес на прогулку! Право, я испугался за вас – ведь герцогиня, пожалуй, задержит там короля до самой ночи.
– Неужели это возможно? – воскликнул, побледнев, Бенвенуто. – Тогда я погиб: при искусственном освещении моя статуя будет выглядеть вдвое хуже.
– Будем надеяться, что я ошибся, – ответил Антуан Ле Масон, – и подождем дальнейших событий.
И Челлини с лихорадочным волнением стал ждать. Он выбрал для Юпитера лучшее место и все же прекрасно понимал, что в сумерках статуя не произведет впечатления, а ночью и вовсе покажется непривлекательной. В своей ненависти герцогиня все рассчитала с точностью, с какой скульптор соразмеряет пропорции своего произведения. Таким образом, еще в 1541 году госпожа д'Этамп предвосхитила методы критики XIX столетия.