Аскольдова могила

Загоскин Михаил Николаевич

– Ну, если он проведает?.. Ахти мне!.. Худо будет!.. Он барин большой: легко ль, стремянный великокняжеский… А две лисьи шубы?.. Да ведь и он – беда!.. Размечет он по чистому полю мои косточки… Праху моего не останется!.. А деньги-то, деньги-то!.. Э, так и быть: авось не узнает, а узнает, так авось отбожусь… Да уж не оставить ли мне их там?.. Нет, нет, пожалуй, оттуда и тягу дадут. Запру их в светелку – так это будет вернее.

Старуха отворила калитку и вошла в огород. В одном углу его стоял шалаш, коего вход был завален хворостом.

– Выходите, детушки! – сказала ласковым голосом Вахрамеевна, оттаскивая к стороне хворост. – Мой гость ушел, ступайте опять в

вашу светелку.

Всеслав и Надежда вышли из шалаша.

– Кто у тебя был, бабушка? – спросил юноша.

– Так, батюшка, один старичок с ближнего пчельника приходил, кой о чем посоветоваться.

– Один?.. Кто ж у тебя так шумел в избушке?

– Никто, родимый. Вишь на дворе какая погода!.. Гром постукивал, да ветер гудел, а тебе и невесть что показалось. Э, да не на долго же приутихло, – продолжала старуха, поглядывая кверху. – Смотри-ка, от Киева какие тучи напирают… Ах ты, пташечка моя белокрылая, сердечная моя эк тебя в шалаше-то промочило! Да и тебе, кормилец, досталось… Ступайте же скорей в светелку да обсушитесь.

– Ах, мой милый друг, – шепнула Надежда, – какое страшное лицо у этой старухи! Речи ее приветливы, но взгляд… О, если б мы могли уйти скорей отсюда к батюшке!.. Как сердце мое замирает!..

– Боярин, боярин, где ты? – раздалось близ избушки.

– Это голос Торопа! – вскричал Всеслав.

И старинный наш знакомый, Торопка Голован, вбежал на огород.

– Насилу-то я вас отыскал! – сказал он, запыхавшись. – Скорей, скорей: за вами погоня, сюда идут!

Надежда побледнела, а рука Всеслава опустилась невольно на рукоятку его меча.

– От двадцати один не отобьешься, – сказал Тороп, заметив это движение. – Благо еще время есть, побежим скорей к Аскольдовой могиле, там, на Днепре, мой боярин дожидается вас в лодке. А, ты здесь, хозяюшка?.. Постой, куда, моя лебедка? – продолжал Тороп, схватив старуху одною рукой и развязывая другою свой пояс. – Чего доброго – ты, пожалуй, выйдешь навстречу к своим званым гостям, так лучше… Да полно, полно, моя красавица, не прячь свои руки белые, не загорят.

– Что ты делаешь? – вскричал Всеслав.

– А вот свяжу только ей руки, да ноги, заткну рот и впихну в этот шалаш.

– Зачем?

– Вестимо, лучше бы было ее повесить, да нам некогда; а жаль: осин-то здесь вдоволь. Да полно рваться, ведьма проклятая! – прибавил Голован, ударив кулаком старуху.

– Но что она тебе сделала?

– Эх, не мешай, молодец! – прервал Тороп, завязывая платком рот старухи. – Иль не видишь: ведьма-ведьма, а небось словечка не вымолвит. То-то же: знает кошка, чье мясо съела! Она хотела вас выдать руками.

– Возможно ли?

– Знаешь ли, кто у нее был в гостях? Садко, любимый слуга ключника Вышаты… Да вот дорогою я все вам расскажу. Помоги-ка мне втолкнуть ее в шалаш да закидать хворостом… Вот так!.. Пока ее станут искать, а мы будем уж далеко. Ну, теперь в дорогу! Да только смотрите не отставайте от меня.

Тороп и Всеслав с Надеждою, спустясь в овраг, пошли скорыми шагами к Днепру. Меж тем небеса снова помрачились; густые слои черных туч, застилая друг друга, расширялись медленно по небосклону. Мало-помалу исчезал дневной свет, и вдруг грозные, зловещие сумерки спустились на крутые берега Днепра. Дождь еще не шел, ветер молчал, но волны на реке вздымались все выше и выше, с воем катились одна за другою, выплескивались на берег и, шипя как змеи, рассыпались пеною по гладкому песку.

– Вот уж близехонько! – сказал Тороп, прервав свое долгое молчание. – Ну, жутко нам на Днепре будет, да делать нечего! Пойдем потише, боярин: вишь, как твоя невеста-то уморилась! Дай

ей вздохнуть, а я меж тем расскажу тебе, как проведал об измене этой старой ведьмы… Я шел к вам от моего боярина; вот, как я поравнялся с пчельником, послышалось мне, что за плетнем, под навесом, кто-то крупно разговаривает. Я ближе, а говор все громче. «Кому бы, – подумал я, – в пчельнике живет один старик? Дай погляжу». Подошел. Смотрю в щель – ахти: человек двадцать варягов, мечник Фрелаф, челядинец княжеский Садко и задушевный твой друг Стемид! Я прилег наземь, приложил ухо к плетню. Слышу: спорят так, что хоть врукопашную. Стемид говорит: «Переждем грозу под навесом», а Фрелаф ревет: «Чего дожидаться, иль не слышите, – Садко божится, что мы неотменно их захватим». – «Да что вы верите этому сычу одноглазому! – закричал Стемид. – Ну статочное ли дело, чтоб они стали держаться близ Киева?» Вот уродина Садко и захрюкал как боров: «Эй, молодцы, не зевайте! Уж я вам говорю – попались зверьки в ловушку. Вахрамеевна на ветер словечка не вымолвит, и давеча, как я у нее был, так нагляделся и наслушался таких страстей, что у меня и теперь еще волосы порядком не прилягут; она обещала мне выдать их руками». Вот Стемид заговорил что-то еще, а я вскочил да бегом; прибежал в избушку – пустехонька! Один черный кот мяучит в сенях, да сова попрыгивает на насести. «Уж не она ли это, проклятая, обернулась совою? – подумал я. – Чего доброго!..» Глядь в светелку – вас нет; так меня варом и обдало! Я на огород… ну, да остальное вы сами знаете. Теперь, чай, ищут ее по всем углам. Пускай себе пошарят хорошенько, а не найдут, так авось и назад вернутся… Постойте-ка, да вот, никак, и место Угорское!.. Эка темнеть, подумаешь – словно в сумерки!.. А Днепр-то, кормилец, как расходился, так ревмя и ревет!

– В самом деле, – сказал Всеслав с невольным содроганием, – посмотри, как он волнуется и кипит.

– Чего ж ты боишься, боярин?

– Но разве мы не можем утонуть в Днепре?

– А за что ему, батюшке, потопить нас? – возразил спокойно Тороп. – Что мы ему сделали? Нет, молодец, все будет ладно, лишь только бы боярин мой не опоздал. Ну, вот и Аскольдова могила!

Наши беглецы, пройдя мимо развалин церкви, взошли на небольшую насыпь, венчающую главу высокого утеса. Как грозный старец-исполин, стоял он, склонившись угрюмо, над рекою; казалось, внимал ее буйному ропоту и как будто бы прислушивался к плеску волн, которые, крутясь и бушуя, обливали пеною его вековое подножие.

– Постой-ка, молодец! – сказал Тороп. – Вон что-то чернеется у того берега: кажись, лодка?

Всеслав устремил свой взор в мрачную даль, и хотя с трудом, но рассмотрел, что небольшой челнок, управляемый одним человеком, то исчезал среди волн, то снова появлялся на поверхности воды.

– Так и есть, это боярин, – продолжал Тороп. – Да и кого нелегкая понесет в такую погоду на челноке! Эк его поматывает, словно щепочку на днепровском пороге. Ну, трудно будет ему причалить к нашему берегу: вишь здесь какой прибой!

Вдруг порыв сильного ветра завыл в стенах разрушенного храма, небеса вспыхнули и вслед за оглушающим ударом грома зашумел проливной дождь.

– Ступай-ка с нею, молодец, в эти развалины, – сказал Тороп, указывая Всеславу на церковь. – Там все-таки хоть где ни есть за стеною приютиться можно, а то здесь ее вовсе, сердечную, дождем захлещет. А я сойду вниз да помогу боярину пристать к берегу.

Всеслав, прикрыв верхним своим платьем дрожащую от страха Надежду, вошел вместе с нею в знакомые ему развалины. Пройдя трапезу, они остановились под сводом, уцелевшим над тем местом, где некогда была святая святых.