Ассасины
Шрифт:
Наверное, кое-кто ему позавидовал, потому что эта науза олицетворяла независимость, выносливость и силу, а также удачу на охоте. Науза волка была предпочтительней наузы медведя – сильного, но склонного к лени и обжорству. Но все знали, что наузы даются не просто так, по желанию жрицы; она испрашивает у Мокоши, кому какой оберег должен принадлежать.
Но и это было еще не все. Теперь уже принялись за дело мужчины. Каждый из семи мальчиков подходил к Мораву, и стоявшие рядом с ним волхвы рангом пониже набрасывали ему на плечи волчью шкуру с головой, в пасти которой торчали немалые клыки. Морав читал молитву и давал выпить юнцу жбан пива. После этого шкуру снимали, и новый воин становился полноправным членом «волчьего» союза – молодым гриднем. При этом, насколько Ярилко знал от Вощаты, иногда происходило «наречение» новым именем, – уж непонятно по какой причине; про то знали только волхвы – но все шесть мальчиков остались при своих именах.
Наступил черед Ярилки. Он подошел к Мораву, встал на одно колено, и теплая мохнатая шкура оказалась у него на плечах. Волчий запах еще не выветрился как следует, – зверя убили этой зимой, – и острое обоняние мальчика мигом вызвало в его живом воображении серого матерого волчищу, который быстрым скоком уходил от облавы. Неожиданно волк обернулся, и Ярилко очень близко увидел его глаза – словно это было и впрямь наяву. Но самое главное – во взгляде волка он не увидел ярости загнанного зверя, а всего лишь мольбу о братской помощи. Что это?! Ярилко дернулся назад, поднял голову и увидел, что на него с какой-то странной пристальностью смотрят все волхвы.
– Встань, – сказал Морав. – Шкуру оставь, – упредил он вопрос мальчика, удивленного тем, что волхвы даже не сделали попытки помочь ему избавиться от волчьей машкары. – Снимешь, когда я скажу. А сейчас… – Голос главного волхва зазвенел, загремел громом, поднялся ввысь: – Я нарекаю тебя Вилком [30] !!! Сегодня Ярилко умер и родился Вилк!
Гридни загомонили, задвигались; многие из них отступили назад, словно чего-то испугались. Ярилко тревожно оглянулся по сторонам, но все избегали смотреть ему в глаза, отводили взгляды.
30
Вилк – волк(старослав.).
– Испей! – приказал Морав, подавая мальчику жбан пива.
Ярилко выпил его одним духом, потому что в груди у него вдруг забушевал пожар. Что же с ним творится?!
– Приглашаю всех на пир! – возвысил голос Рогволд. – Да славятся вечно живущие Род [31] и Мокошь!
Гридни и старейшины довольно загудели, послышался смех, завязались непринужденные разговоры, и русы гурьбой направились по широкой тропе в родной городище. Возле капи Мокоши остались лишь Морав и Ярилко – теперь Вилк.
31
Род – у славян прародитель богов и творец мира.
– А ты пойдешь со мной, – строго сказал волхв.
– Зачем? – невольно вырвалось у Ярилки-Вилка.
– Скоро узнаешь, – ответил Морав, повернулся и, не оглядываясь, зашагал в сторону, противоположную той, куда ушли соплеменники.
Ярилко немного потоптался на месте, а затем ноги словно сами понесли его вслед Мораву. Ослушаться волхва было немыслимо.
Глава 3
Пираты
Море за кормой флагманского нефа [32] было еще сонным, голубовато-серым, но рассвет уже наступил, и скоро из-за дальних островов должно было показаться солнце. Морской простор был спокойным, но ветер дул достаточно сильно, и паруса тяжело нагруженных кораблей флота крестоносцев были натянуты туго, поэтому кормчие не устраивали свои колдовские «пляски» с различными амулетами и приговорами, пытаясь добиться благосклонности своенравного Эола.
32
Неф – торговое и военно-транспортное парусное судно X–XVI вв.
Когда-то, в очень далекие времена, римляне называли море Mediterraneus – Срединным, и только спустя столетия все стали именовать его Средиземным. Правда, потом, когда Римская империя вошла в силу и покорила многие народы, гордые патриции переименовали его в Mare Nostrum – Наше Море. Они думали, что римские орлы вечно будут владеть миром, а грозные легионы – топтать своими тяжелыми калигами пыль чужих дорог.
Затем народы Востока прозвали его Море Шем – Семитским морем. Но это название как-то не прижилось. Скорее всего потому, что семиты мало значили в мировой истории и не смогли занять на ее скрижалях достойное место среди сонма великих. Особенно символично выглядит то, что древние финикийцы (мудрый народ, великие мореплаватели) называли Средиземное море Великим Морем Заката, ведь его воды были свидетелями угасания и исчезновения многих великих цивилизаций – Древнего Египта, Эллады, Рима, наконец, той же Финикии.
Адмиральский неф Робера де Сабле мало чем отличался от остальных судов его небольшого флота, – в караване собралось всего пять посудин, правда, большой вместимости – разве что на носовой и кормовой надстройках были установлены яркие разноцветные шатры, а не навесы из грубого полотна. Один из них занимал сам адмирал, а в других располагались пассажиры-дворяне. Метрах в четырех выше киля, то есть ниже ватерлинии, находилась палуба для размещения простолюдинов, которую спустя несколько столетий назовут твиндеком. Над твиндеком, по всей длине судна, проходила сплошная главная палуба, а выше ее – полупалуба-помост.
На этом помосте по обоим бортам судна размещались каюты, которые резервировались для состоятельных пассажиров, преимущественно рыцарей и богатых негоциантов. Крыша этих кают служила опорой для ограждения типа фальшборта с прорезанными в нем бойницами. В штормовую и дождливую погоду, а также для укрытия от палящих лучей полуденного солнца над помостом натягивался большой парусиновый тент.
Караван вез в Святую землю пилигримов. Многие из них были людьми небедными, поэтому предпочитали путешествовать с удобствами. Каждый из них имел кровать, матрац, полотняные простыни, наволочки, подушки, набитые перьями, ковер и большой сундук для хранения личных вещей. Кроме того, пилигримы запасались вином и питьевой водой, а также сухарями двойной или тройной закалки, потому что они не портились.
Бывалые люди советовали друзьям-паломникам: «Закажи в Венеции большую клетку с насестами; в ней ты будешь держать кур и гусей. Затем купи свиные окорока, копченые языки да вяленых щук. На корабле кормят лишь дважды в день. Этим ты не насытишься. Вместо хлеба там дают большей частью старые сухари, жесткие, как камень, с личинками, пауками и красными червями. И вино там весьма своеобразно на вкус. В общем, отвратительное. Не забудь и о полотенцах для лица. На корабле они всегда липкие и вонючие. А еще позаботься о добром благовонном средстве, ибо там стоит такой безмерно злой смрад, что невозможно описать его словами».
Зловоние на грузовых кораблях и впрямь было невыносимым. В его создании участвовали пищевые отходы, экскременты больных дизентерией, пропотевшая одежда и рвота мучимых морской болезнью путешественников. К этому примешивался еще стойкий, распространявшийся по всему судну дух конского навоза, который невозможно было забить даже крепчайшей мускусной парфюмерией, ведь каждое судно, отправляющееся в «святое плавание», имело на борту стойла. Три-четыре десятка коней висели в них на лямках, позволявших животным лишь слегка касаться копытами палубы. Они пугались и ржали, раскачиваясь в такт движениям судна, при этом били и скользили копытами по доскам настила.