Ассегай
Шрифт:
— В Южной Африке Деларей знаменитость, один из тех, кто дрался с англичанами до последнего. Он и после перемирия не скрывает своих антибританских настроений. Любой наш контакт с ним вызвал бы тревогу в Лондоне. Вот почему решено было встретиться с ним за пределами его страны. Десять дней назад Деларея подобрала у южноафриканского побережья наша подводная лодка. Она доставила его в Дар-эс-Салам. Домой его вернут тем же маршрутом.
— А ты тем временем охотишься в соседней стране. И о вашей встрече никто не догадается. Да вы, как я понимаю, настоящие конспираторы.
— Рад, что ты столь высокого обо мне мнения, — усмехнулся граф.
— Наверно, для тебя это дело крайне важно, если ты занимаешься им даже
— Ты права. Очень важно.
Дальше идти опасно, предупредил внутренний голос, и Ева вздохнула.
— Для кого важно, а для кого скучно. Если я полечу с тобой, ты сделаешь мне подарок по возвращении в Германию?
Она капризно надула губки и похлопала густыми длинными ресницами. Такое поведение больше соответствовало характеру той, кого она играла. Пусть думает, что ничего другого ей и не надо. За то время, что они были вместе, Ева научилась справляться с самыми разными ситуациями, выработав для каждой определенную, соответствующую его ожиданиям модель поведения. Она прекрасно понимала, для чего нужна графу. Он не искал в ней верной спутницы, подруги, способной дать интеллектуальный импульс, — для этого существовали другие. Ева была нужна ему как украшение, покладистая и непритязательная красотка, умеющая пробуждать, а потом и умело удовлетворять его животные потребности. Она была нужна как некое ценное достояние, вызывающее зависть и восхищение у мужчин и женщин, поднимающее его собственную значимость, подкрепляющее общественный статус. Ева прекрасно понимала, что как только надоест графу, он избавится от нее без малейших колебаний, как от неудобной пары обуви. Понимала она и то, что сотни других красавиц с радостью займут ее место. Продержаться так долго ей удавалось только благодаря навыкам куртизанки.
— Самый лучший, — с готовностью пообещал Отто.
— А можно, я возьму то платье от Жана Пату, которое ты купил мне в Риме? Интересно, что о нем подумает генерал фон Леттов-Форбек?
— После одного лишь взгляда на тебя в этом платье у него заведутся мысли, за которые в любом приличном обществе человека отправляют за решетку, — усмехнулся граф и, повысив голос, крикнул: — Ишмаэль!
Ждать не пришлось — слуга появился незамедлительно.
— Пошли кого-нибудь за бваной Хенни, — распорядился Мирбах. — Пусть сейчас же идет сюда.
Спустя несколько минут Хенни Дюран заглянул в палатку. На прокаленном солнцем, загрубевшем лице застыло растерянное выражение, перепачканные машинным маслом пальцы мяли шляпу.
— Проходи, Хенни. Не стой у порога. — Граф дружелюбно улыбнулся и взглянул на Еву. — Извини нас, Liebling. Хенни не знает немецкого, так что мы будем разговаривать на английском.
— О, обо мне не беспокойтесь. У меня есть определитель птиц, есть бинокль, так что я найду, чем заняться.
Ева поднялась и направилась к выходу, не забыв по пути поцеловать графа в щеку, а через минуту уже устроилась неподалеку от кормушки, к которой постоянно слетались самые разные птицы: огненные вьюрки, волнистые астрильды, красноклювые ткачи и канарейки. И кормушку, и ванночку с водой специально для нее соорудил Леон.
И хотя голоса оставшихся в палатке мужчин были хорошо слышны, она не обращала на них ни малейшего внимания, целиком сосредоточившись на том, чтобы перенести на страницы альбома удивительные формы и волшебные цвета голосистых созданий.
Едва Ева вышла, как граф полностью переключился на Хенни.
— Насколько хорошо ты знаешь Арушу и окрестности?
— Я два года работал там на лесозаготовительную компанию. Мы вырубали деревья на нижних склонах Меру. Так что те места я знаю неплохо.
— На реке Юса есть военный форт?
— Есть. Местные называют его Сахарным замком, потому что он выкрашен в белый цвет. На стенах башенки и все такое. В общем, как на
— Мы полетим туда. Как думаешь, сможешь найти форт с воздуха?
— Я на аэроплане никогда не летал, но такое сооружение и слепой не пропустит.
— Хорошо. Будь готов отправиться завтра утром, с первым светом.
— Даже не верится, сэр. — Хенни ухмыльнулся. — Могу помочь с заправкой и обслуживанием.
— Насчет этого не волнуйся — техническими вопросами займется Густав. Ты летишь не для этого. Я хочу, чтобы ты представил меня одному твоему старому другу.
Солнце еще не поднялось над горизонтом, когда «Бабочка», пробежав по полю, оторвалась от взлетной полосы. Предрассветный воздух дышал прохладой, и все в кабине кутались во что придется. Поднявшись на три тысячи фунтов, граф повернул на юг, а вскоре после того, как они пролетели над краем Рифтовой долины, желтый диск выкатился из-за края неба и озарил лучами громадный горный массив Килиманджаро, который, даже находясь в сотне миль, доминировал на южном горизонте.
Ева сидела позади, так что управлявший аэропланом граф Отто ее не видел. Укрывшись от ветра брезентовой накидкой, она натянула на голову летный шлем и опустила защитные очки. Густав и Хенни тоже сидели впереди, не отводя глаз от менявшейся внизу картины. Никто из них не оглядывался, и это было непривычно, странно — обычно все только и смотрели на нее. Наконец-то ей не нужно притворяться. Наконец-то можно дать волю чувствам, которые постоянно приходилось держать на коротком поводке.
Далеко внизу протянулась огромная бурая равнина, растянувшаяся во всю ширину Рифтовой долины. Бескрайние просторы только усиливали ощущение одиночества. Ева чувствовала себя маленькой и незначительной, оторванной от естественных человеческих контактов, отрезанной от сколь-либо значимого общения. Заглядывая в бездну отчаяния, она не могла сдержать слез. Первых слез с того холодного ноября шесть лет назад, когда, стоя на краю могилы, смотрела, как забрасывают землей гроб с телом отца. С тех пор она оставалась одна. Шесть лет. Слишком долго.
Спрятавшись за дымчатыми стеклами очков, Ева плакала. Молча, пряча слезы. Внезапная слабость пугала ее. За все те годы, что ей пришлось жить среди иллюзий и разочарований, вести бесконечную игру в мире теней и зеркал, она еще ни разу не испытывала ничего подобного. Она всегда была сильной. Всегда знала, что нужно делать, что от нее требуется. Всегда оставалась твердой и решительной. Теперь что-то изменилось, и она не понимала, что именно.
Ева вдруг почувствовала, как аэроплан ложится на крыло, и, подняв голову, увидела впереди высокую гору. Она так глубоко ушла в свои мысли, что не сразу смогла вернуться в реальность. Гора не могла быть настоящей, потому что как будто парила на серебряном облаке. А если гора не настоящая, то, может быть, она послана ей как маяк надежды? Или это благословенный рай, где можно спрятаться, укрыться от преследующей ее волчьей стаи? Голову заполнили мысли, столь же эфемерные, как и эта чудесная, плывущая на облаке гора.
А потом — ее как будто толкнуло — она поняла, что гора явилась вовсе не из мира грез. Это Лонсоньо! И облако, на котором она как бы парила, было клубящимся у основания седым туманом. На ее глазах туман начал редеть, таять под солнечными лучами, и за ним проступил величественный массив.
Ева почувствовала, как отчаяние, словно старая кожа, сползает с нее, уступая место новым силам. И перемена, случившаяся столь внезапно, нашла вдруг объяснение. До сих пор она считала, что держится на проложенном курсе только за счет силы, а теперь осознала — ей помогали покорность и смирение. И шла она той дорогой лишь потому, что все остальные были для нее закрыты. Теперь все изменилось. Не отчаяние наполнило ее, но надежда. Надежда, превосходящая все прочее.