Астральная жизнь черепахи. Наброски эзотерической топографии. Книга первая

Шехтер Яков

Дорога повернула направо, потом налево и превратилась в многорядное полотно скоростного шоссе. За окном стояла самая настоящая заграница, но Николай Александрович прикрыл глаза и прислонил голову к оконному стеклу. Его уже давно перестали занимать пейзажи и прелести архитектуры. Происходящее в его голове было куда интереснее.

Через несколько дней после не сложившейся интрижки жена пригласила Аллу и Борю в гости. Ответный визит, так сказать. Николай Александрович особенного желания встречаться с Аллой не испытывал. С ее мужем он ежедневно сталкивался по работе, и продолжить

общение во внеурочные часы также не являлось насущной необходимостью бытия. Честно говоря, его потребность в общении сократилась почти до ноля.

– Я уже и пельмешки закрутила, – настаивала жена. – И форшмак готов.

Из открытой двери кухни доносился густой дух свеженарубленного чеснока.

– Зови, – сломался Николай Александрович. – Хренов ли…

В ту пору он еще матерился. Не при женщинах, конечно, при женщинах приходилось использовать водянистые заменители типа «яп-онский городовой» или « я ваш рот-ный командир». Уже потом голос объяснил ему последствия матерщины, и Антон Павлович потихоньку выдавил из себя ненормативную лексику.

Впрочем, тут и без голоса было ясно: откровенно празднуя победу, жена гонит Николая Александровича на новый залом буйной головы.

– Хренов ли, – повторил он, на сей раз имея в виду военные действия. – Лишь бы борщ хорошо варила.

– Ты это о ком? – настороженно переспросила жена.

– Это я о волке! – восторженно провизжал Нуф-Нуф и задиристо подергал хвостиком.

А настоящий, живой волк в стоял у двери в кухню, и у него был такой страшный вид, такие злые глаза и такая зубастая пасть, что у Николая Александровича по спине пробежал холодок. Впрочем, в ту же секунду видение исчезло.

– Зови, говорю, – подтвердил он. – Наварила, не выкидывать же теперь!

А вечер получился на удивление удачным. Хорошо и вкусно поели, уложили бутылку «Столичной» и отвалились на диван – переводить дух. Николай Александрович хоть и не пил, но окосел не меньше других. Атмосфера вливалась прямо в жилы, через раскрытые воронки в серединах ладоней и ступней.

Голос сначала рассказал, а потом шаг за шагом обучил его впитывать теплый воздух, окружающий человеческое тело, а вместе с воздухом вытаскивать скрытую от посторонних глаз и ушей подоплеку, грубую подкладку красивой одежды. Напрягшись определенным образом, Николай Александрович раскрывал канальцы, упрятанные в самой середине ног и рук, тепло втягивалось через воронки и по канальцам устремлялась под ложечку. Посидев несколько минут с незнакомым человеком, Николай Александрович узнавал о нем почти все. Расплатой за знание служили головные боли или приступы почечных колик; однажды у Николая Александровича даже случился приступ несуществующего аппендицита, благополучно вырезанного двадцать три года назад. Помимо полезной информации тепло приносило вредных насекомых – болезни хозяев. После экспериментов Николай Александрович забирался в душ и по часу сдирал себя верхний слой кожи вместе с угнездившимися в нем паразитами. Он даже мочалку специальную купил, шершавую, словно высохший березовый веник, и драил себя до отчаянной красноты.

– О, у вас гитара, – оживился Боря.

Давно не щипанный инструмент забытым букетом пылился на шкафу. Однажды на Николая Александровича нашло, захотелось выучиться петь. Он купил гитару, самоучитель и записался в кружок при

заводском Дворце культуры. Поначалу обучение шло гладко, Николай Александрович гордо демонстрировал жене аккорды и баррэ, но когда мозоли на кончиках пальцев стали превращаться в твердую роговицу, руководитель кружка отозвал его в сторону.

– Видите ли, дорогой, – сказал он, осторожно покручивая пуговицу Николайалександровичева пиджака, культура у нас, конечно же, принадлежит народу, но, но…

Он запнулся, подбирая нужные слова:

– Уважаемый Николай, вам, видите ли, не медведь, вам мамонт на ухо наступил. Бросьте вы эту волынку, не мучайте ни себя, ни нас.

Домой Николай Александрович вернулся в расстроенных чувствах, забросил гитару на шкаф и перестал думать о музыке. Покинутый инструмент дряхлел и пылился, лишь иногда, по большим праздникам освежаемый влажной тряпкой и недобрым пожеланием избавиться, наконец, от никчемной рухляди. Летними ночами, когда сквозняки безоговорочно овладевали домом, гитара тяжело вздыхала, будто раненый, забытый нерадивыми санитарами на поле боя.

Борис осторожно достал ее со шкафа, смахнул бумажной салфеткой пыль и ласково провел по струнам. Гитара застонала.

– Жалуется, – деловито отметил Боря и принялся крутить колки, одновременно пощипывая струны. – Готово, – возвестил он через несколько минут. – Поехали?

– Трогай, – осторожно согласился Николай Александрович.

Массовиков-затейников, типа Еремы Кривого, он опасался и обходил. Никогда не знаешь, на какую низость способен человек, ищущий внимания публики. Для подлинного артиста произведенный эффект зачастую важнее дружеских отношений и родственных связей. Абы покрасоваться…

Боря пел в заводском хоре. Солировал. Песни хор исполнял нужные, способствующие победам на конкурсах самодеятельности и пригодные для художественной части собрания партактива. Присутствуя на оных по долгу службы, Николай Александрович иногда не успевал исчезнуть в перерыве и оставался на концерт. Первым выступал хор. Торжественно наряженные участники – белый верх, черный низ – из зала казались совсем другими людьми. В затянутом во фрак мужчине, третьем справа в первом ряду, с трудом узнавался испытатель станков Гена, вчера заблевавший красный уголок.

Дирижер разводил руками, и песня обрушивалась на уши зрителей.

– И вновь продолжается бой! – гремел хор, дружно разевая три дюжины глоток. – И сердцу тревожно в груди!

Тут вступал Боря. Его голос, словно заплутавшая в степи чайка, взмывал над ровным рокотом хора:

– И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!

Ленина к тому времени мог назвать молодым только кавказский долгожитель, да и дело, судя по календарю, происходило в ноябре, так что октябрь оказывался скорее позади, чем впереди, но кого это волновало?

Любезно согласившись тронуться с места, Николай Александрович ожидал чего-нибудь бодрящего, но Боря вдруг мягко провел рукой по струнам и запел:

– Горы слева, горы справа, посредине Тимертау…

Пел он хорошо, и уж насколько далек был Николай Александрович от сопливой туристической романтики, а прослезился. Да и водочный дух, клубящийся вокруг теплого Бориного тела, брал свое.

Закончив одну песню, Боря тут же запел следующую:

– То взлет, то посадка, то снег, то дожди…