Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
— А очень даже просто! — сказал Ермак, доставая из-за голенища ложку. — Где щерба-то?
Сняли казан с огня, перекрестились, притулились вокруг, хлебать по солнцу.
— Аж губы слипаются — похвалил Мещеряк.
— Да тут чего только нет! — сказал Михайлов. — Тута и стерлядь, и осетерко, — вот счас юшку схлебаем — сами увидите.
— Век бы ел — не наелся! — сказал Ермак, чисто и умело разбирая голову. — И всем-то наш батюшка Тихий Дон богат, — вздохнул он, когда, наевшись, разлеглись атаманы на теплом прибрежном песочке. —
— Сказывают наши старики, прежде мир был, когда здеся была страна Кумания, — заметил Мещеряк.
— Эхма! — невесело усмехнулся Ермак. — А они тебе сказывали, чем наши предки-половцы промышляли?
— А чем тут промышлять можно? Рыбу ловили да стада водили. Говорят, пахали маленько.
— Полоны они к туркам из Руси водили! И своими не брезговали! Я в Астрахани много со стариками-куманами говорил, — такая была держава — не дай Господи! И тоже, значит, пока ты вольный, ты — человек, а как оскудел — хуже скота — веревку на шею и в Азов, на рабский рынок!
— Тогда понятно, почему их Господь монголами покарал. Ишь ты, рабами торговали.
— А Русь чего же? Русь-то за что татарвой покарал? — спросил Яков Михайлов.
— А рабы-то откудова брались? Это которых половцы в степи имали, а остальных-то большинство из Руси вели! Князья да бояре продавали!
— Да и счас продают! — сказал Ильин. — Ты что, думаешь, когда крымцы на Русь идут, их тамо не встречает никто? Ишо как ждут, и барыши совместно делят.
— Кругом крамола да измена! Потому мы и ушли! — сказал Мещеряк, поднимаясь.
— А неровен час, татары обратно силу возьмут — вернется золотое ордынское времячко, вот тады мы и завертимся… — вздохнул Михайлов. — И сейчас-то полоны отымаем, а тогда всю Русь под корень изведут…
— Господь не допустит, — опасливо перекрестился Черкас. — Невозможно такое.
— Ишо как допускает! — сказал Ермак. — Богу молись, а за саблю держись.
— В полон ведут тех, кто сами идут! — сказал Мещеряк.
— А кто не идет — того убивают! Ты их не вини… Не греши на людей!
— А по мне, так лучше пущай убивают! Ни за что не дамся! — сказал Черкас.
— Потому ты и здесь, сынок! — потрепал его по чубу Ермак. — А только видал я в полонах и казаков, и храбрецов разных. Это уж как судьба!
— Кисмет, — сказал Мещеряк. — Кому что на роду написано. А что думаешь, могут старые времена воз-вернуться?
— А почему бы им не возвернуться? Сейчас Псков да Нарву отдали! Ногаи с крымцами на Москву пойдут. Сибирский хан с ними стакнется — нам и пятиться некуда станет. Вот те и здрасте, татаре-басурмане — благодетели! Припасены ли у вас колодки на наши шеи? У Руси сейчас войск раз-два и обчелся, а врагов — как у дурака вошей.
— Поговоришь так-то, только расстроишься, — сказал, оправляя коня, Мещеряк.
— А чего ж зажмуркой жить! Ты, чай, не баба, да и не простой казак — атаман! Твои ночи короче! Нелика честь — велики и заботы! Это все надо на Кругу обговорить. На какую сторону сперва отмахиваться!
— Уходить надо! — сказал Черкас.
— Куды это с Дону уходить?
— Искать страну Беловодье! Ведь есть же она. Я не первый раз слышу!
— А где ее искать?! — усмехнулся Ермак.
— Сам же говорил — на востоке солнца, у страны Киттим!
— Долго же тебе ходить придется!
— Лишь бы найти!
— Ну ладно! Прощевайте, казаки! — сказал Мещеряк, поднимаясь в седло. — На Низу встретимся. Тамо все собираются… Вы-то на Низ поспешайте.
— А мы что! В Качалин-городок заедем — по-здравствуемся, баранины на Пасху поедим — и дальше. Там у нас табуны да отары и люди оставлены еще с позапрошлого года. Мы тогда хорошие табуны и отары у ногаев отогнали. Да еще из Руси крымцев переняли — тоже скот гнали. А все ясыри у нас остались. Они, кубыть, все из кыпчаков…
Мещеряк свистнул, собирая казаков, и они как шустрые мыши повыскакивали изо всех кустов. Иные — на конях, иные, взлетая в седла, точно только и делали, что ждали сигнала. Двое, уже в седлах сидя, все еще хлебали щербу из котелка, прицепленного к передней луке.
— Ох, татарва! — сказал не то с восторгом, не то с порицанием Михайлов. — И родятся, и живут, и помирают верхом! Вона И едят верхом. И ведь не расплещут!
— А тута уже и плескать неча! — сказал один из обедающих, вытирая ложку полой халата и пряча ее за голенище. — Щерба-то вся уже тута, — и погладил себя по животу. Второй, нагнувшись с седла, почерпнул воды и вымыл котелок.
— Айда! — крикнул Мещеряк, и всадники, сорвавшись с места, исчезли в увалах и оврагах.
— И нам пора! — сказал Ермак.
— Кончай обедать, на весла садись! — крикнул Михайлов. — Песельники — заводи! — И сам сильным низким голосом запел: — Как по морюшку, ай морю синему Хвалынскому…
Неспешно спускался по Дону караван ермаковских стругов. Плыли и отдыхали от войны. Отсыпались и в стругах, и на берегу. Ермак не подгонял людей. Да и зачем? Это у него душа летит в родное кочевье, в Качалинскую станицу, а большинству на стругах эти места чужие. Им что Верх, что Низ, что Переволока, что Червленый Яр — все одно, лишь бы без царского догляда да страха пытки в Разбойном приказе.
Правда, его начинало все больше беспокоить отсутствие донских атаманов. Наверняка уже вся степь знала, что по Дону сплавляется большой караван, но выходили к нему только атаманы, идущие из Руси. Хоть и рад был им Ермак, а ничегошеньки они о том, что на Дону творится, не знали. Им, ушедшим из Московского царства, казалось, что большего страха, чем на Москве от бояр, и быть не может. Ермак же знал, что самый страх, самая опасность здесь, на Низу, — от татар и турок, от ногайских набегов. Да и запорожцы не брезговали воевать Дон, отбивая у казаков донских стада и отары.