Атаман Семенов
Шрифт:
— Красное вино, говорят, идет к мясу, — атаман азартно потер руки, — белое — к рыбе и к сыру, а к чему идет розовое вино?
— И к тому, и к другому, — вновь с трудом открыл рот Меркулов.
— Неверно. Розовое вино идет к любви. — Атаман поставил рядом с креслом Меркулова еще одно кресло, ногою придвинул низенький столик, к которому за едой надо было сгибаться в три погибели, по-японски приказал адъютанту; — Поднос — сюда!
Семенов по-прежнему делал вид, что не замечает клювастого меркуловского секретаря, словно того не было в каюте. Секретарь, угрюмо вжав голову в плечи, водил клювом из стороны в сторону и переминался с ноги на ногу, чувствовал себя здесь неуютно,
— Умеют, однако, французики готовить вкусное пойло, — похвалил он. — Умеют.
Ему было интересно, решится все-таки Меркулов выпить вина или нет. Тот колебался. Правая щека начала у него нервно подрагивать, в хрупких височных выемках появился пот. Меркулов смахнул его пальцами и, преодолев себя, решительно взялся за бокал. Глухо, съедая слова произнес:
— За победу нашего оружия! — И — выпил.
А Семенов решил продолжить наслаждение, поднял бокал, посмотрел, играет ли в нем вино? Вино играло, в жгуче-темной красной глуби его происходили некие перемещения, вспыхивали и гасли крохотные таинственные огоньки. Атаман восхищенно чмокнул губами, втянул в ноздри терпкий виноградный дух, исходящий от напитка, потом осушил бокал до дна, стараясь делать глотки маленькие, изучающие, продлевая наслаждение.
— Тост ваш был хороший, Николай Днонисьевич, — сказал он. — Я тоже за него выпил. — Семенов запоздало крякнул и обвел рукою еду, выставленную на подносе: — Угощайтесь. На голодный желудок нам будет трудно разговаривать.
В ответ Меркулов только поморщился, затем сделал рукой вялый невыразительный жест.
— Нет, вы ешьте, ешьте, — напористо воскликнул Семенов, — из дома атамана еще никто не уходил голодным! — Он совсем забыл, что и дома-то своего у него нет, что дом его остался за дальними далями, в добрых двух тысячах километров отсюда, в станице Куранжа. Иногда он видит его во сне и тут же просыпается: очень бывает ему охота вернуться хотя бы на мгновение в собственное прошлое. Однако все-таки он — Верховный правитель России, а посему значит, что дом его — вся Россия. — Ешьте! — Семенов ухватил вилкой несколько скибок [83] жесткой бастурмы, отправил в рот и неожиданно спросил: — Скажите, Николай Дионисьевич, большевики — это ваши друзья или все-таки враги?
83
Скибки — ломтики, кусочки.
— Враги, — поспешно отозвался Меркулов.
— Тогда почему же вы объявили о прекращении вооруженной борьбы с ними? — Атаман перестал жевать, сжал глаза в щелки, остро впился ими в военного министра Приморья.
— По одной причине. Большевики, если бы мы не пошли на мир с ними, раскатали б нас в лепешку, сделали плоскими, как камбалу. А в остальном ни дели, ни ориентиры наши не изменились — мы считаем большевиков своими врагами.
— Ах, какое вино! — Вновь уводя Меркулова в сторону, воскликнул атаман. — М-да, молодцы, господа французу! Умеют потешить брюхо — и свое, и чужое. В отличие от нас, русских дураков. — Он помотал рукою в воздухе, будто ожегся обо что-то.
— Это — временное отступление, — добавил Меркулов и на манер атамана также рубанул рукою воздух: — Ы-ы-ых! — Только получилось это не столь лихо, как у Семенова, и Меркулов сделал сожалеющий жест.
— Попали бы вы ко мне, Николай Дионисьевич, в четырнадцатом году в сотню,
— Чего не получилось, того не получилось. — Меркулов невольно рассмеялся. В смехе послышались торжествующие нотки.
Атаман снова наполнил бокалы.
— Николай Днонисьевич, вы напрасно считаете, что большевики оставят вас в покое. Это сегодня они с вами друзья и братья, а завтра повесят вас с братом на столбах, и будете вы на ветру раскачиваться, как рождественские игрушки. Туда-сюда, туда-сюда... Кто вас вынудил предать меня?
Лицо у Меркулова напряглось, в уголках рта появились старческие звездочки, он поплотнее вдавился спиною в кресло. Сделалось тихо. Атаман ждал.
— Японцы, — помедлив, ответил Меркулов.
— Японцы? — тихим неверящим голосом переспросил атаман.
— Японцы, — подтвердил Меркулов.
— И в обмен, простите, на что? На какие шиши и заверения?
— Нам обещают дать заем в двенадцать миллионов йен.
Атаман отставил бутылку в сторону, посмотрел на нее с тоской и отвращением, словно накануне перепил и теперь не мог понять, каким образом какая-то жалкая бутылка сумела погнать его в болезненное состояние.
— Двенадцать миллионов йен — это большая гора денег, — произнес Семенов тихо, перевел взгляд с бутылки на военного министра, нижняя часть лица у атамана, словно налитая «винцом, потяжелела — он не верил тому, что слышал. — И кто конкретно вам это обещал?
— Человек, работающий в штабе экспедиционных войск.
Атаман почувствовал, что у него сделалось потным, противно липким не только закаменевшее плотное тело, но даже усы и брови, а затылок начала медленно вползать металлическая тяжесть: не может быть, чтобы японцы отвернулись от него!
— И кто он такой есть, этот высокий чин? — спросил он прежним тихим, будто угасшим, голосом.
Меркулов не ответил.
Секретарь министра, понимая, что может услышать нечто не предназначенное для его ушей, затоптался неловко, потянулся рукой в сторону двери, но, словно уловив невидимую команду хозяина, отдернул руку и вновь распахнул только что закрытую кожаную папку. Из кармана поспешно достал модное вечное перо.
— Кто именно? — вновь потребовал ответа атаман.
Меркулов шумно вздохнул.
— Фамилию называть не буду, фамилия вам мало чего даст...
— А должность?
— Драгоман русского языка, — помедлив, ответил Меркулов.
Драгоман — значит, переводчик. Фигура не самая крупная в штабе японских экспедиционных войск, не в генеральском, естественно, звании и даже не в полковничьем и, следовательно, не по себе шапку напялившая на макушку.
У Семенова отлегло от сердца — вряд ли за этим толмачом стоят люди из правительственных кругов, вряд ли стоят серьезные банкиры и промышленники и вообще фигуры первого ряда. А те, кто стоит, — это обычная пьяная самодеятельность, не больше.
— Ничего у вас из этой затеи не получится, — убежденно произнес Семенов, снова подтянул к себе бутылку с вином, глянул на свет — в глубине бутылки зарезвились, заскакали веселые огоньки. Ему сделалось жалко вина — потратил его впустую.
— Скажите, Григорий Михайлович, верно, что вы собираетесь идти на Хабаровск? — аккуратно поинтересовался Меркулов.
— Верно.
Меркулов с облегчением вздохнул: если Семенов пойдет на Хабаровск, то там и увязнет, ему будет уже не до Владивостока, не до Меркуловых. Он осторожно насадил на вилку кусок бастурмы, съел, даже не почувствовав ее вкуса — настолько был увлечен своими мыслями. Он перестал бояться Семенова: раз тот идет на Хабаровск — значит, им с братом не страшен,