Атаман Семенов
Шрифт:
А Семенов смотрел на него в упор и размышлял невесело: «Ну и лиса же ты, Меркулов! Однако морда твоя все выдает — и то, что ты думаешь в сию минуту, и то, что только собираешься подумать. Продал меня за тридцать серебреников, продашь и других, в том числе и братца. Только вот Россию продать я тебе не дам... Понял, Меркулов? И в Хабаровск я пойду только тогда, когда укреплюсь в Приморье, понял?»
Меркулов, словно прочитав эти мысли, потянулся к Семенову с бокалом:
— Григорий Михайлович, хочу выпить за ваше здоровье.
— Пожалуйста! — отозвался атаман, голос его
Секретарь жалобно посмотрел на своего шефа. Тот молча отвел глаза в сторону.
— Иди-иди, — прежним доброжелательным тоном проговорил Семенов. — Иначе голодным останешься! — Он вытянул руку, разжал пальцы — в ладони у него вновь звякнул колокольчик, и на пороге каюты тотчас возник хорунжий.
— Проводи паренька на кухню, — приказал ему атаман, ткнул пальцем в секретаря: — Пусть там ему наложат в тарелку чего-нибудь. А мы пока с господином Меркуловым один на один покалякаем...
Но ничего нового Семенов узнать не смог: то, что можно было сказать, Меркулов уже сказал.
И все-таки атаман Семенов не учел того обстоятельства, что все владивостокские стены — все без исключения — дырявые: когда его посланцы сговаривались с братьями Меркуловыми о встрече, то они предупредили братьев — атаман хотел бы встретиться с ними с глазу на глаз, без каких-либо посредников, особенно иностранных, — информация об этом условии атамана немедленно улетучилась в дырку, будто дым.
Третьего июня 1921 года Семенов получил от начальника иностранной военной миссии во Владивостоке полковника Гоми неприятное письмо. Полковник выражал недоумение: почему атаман настроен против иностранных военных, находящихся во Владивостоке? А ведь Гоми и его коллеги готовы всячески помогать русским — особенно по части мира, — чтобы русские не ссорились друг с другом, не драли друг другу чубы, а больше выпивали в одной большой компании, ели вкусное мясо, зажаренное на проволоке, и угощали им иностранных друзей. Это типично русское блюдо под названием «сашлик» Гоми и сам любил.
Атаман прочитал письмо и, побурев лицом, сжал кулаки.
— Ну Меркуловы, ну Меркуловы, ну братцы-козлодранцы! Отыграется это все на ваших мохнатых задницах!
Впрочем, у атамана тоже имелся вопрос к полковнику Гоми: как стало известно Семенову, полковник никак не хотел давать разрешение на пропуск в Гродеково фур с продовольствием для казаков и овсом для лошадей, и, как с тревогою сообщили атаману, гродековцы уже начали голодать. Надо было срочно встречаться с полковником.
Атаман кожей своей, нутром ощущал, что его обволакивает некая липкая паутина, он пробует содрать ее с себя, соскребает пальцами, матерится, но ничего из этого не получается — паутина немедленно прилипает к телу вновь...
Временами он, усталый, с ноющим телом и набухшей чугунной тяжестью головой, опускал руки — не было желания ни жить, ни драться, ни дышать, хотелось вернуться в свое
— Я устал от человеческой подлости, — сказал атаман, бросая письмо полковника Гоми себе под ноги.
— А что, бывает подлость звериная? — Таскин усмехнулся неожиданно печально, свел брови в одну лохматую линию.
— Не-ет, подлее человека зверя не существует.
— Звери тоже едят друг друга, также охотятся, устраивают ловушки, западни, норовят укусить, — Таскин потянулся, поднял с пола письмо, — а укусив и познав вкус крови, стараются съесть. — Он развернул письмо, прочитал. — Всюду видны грязные следы братьев Меркуловых.
— Договаривайся о встрече с полковником Гоми, — сказал ему Семенов, — ссора с ним нам совсем ни к чему.
Встреча с полковником Гоми неожиданно получилась «ветвистой» — на ней пожелал присутствовать сам председатель правительства Дальневосточной республики Спиридон Дионисьевич Меркулов. Встретиться договорились на крейсере береговой охраны «Лейтенант Дыдымов», поскольку других кораблей в распоряжении правительства не было.
Меркулов прибыл на крейсер в сопровождении двух секретарей и еще нескольких важных лиц — в основном сытых молодых людей, больше похожих на охранников, чем на советников. Вместе со старшим Меркуловым на крейсер приплыл и полковник Гоми — щеголеватый, в форме песочного цвета, в крагах, плотно подогнанных по ноге. Чем-то он напомнил Семенову китайского офицера, пытавшегося выкурить атамана из вагона на безвестной заснеженной станции. Воспоминание было неприятным, Семенов виду не подал, но почувствовал, как под глазом задергалась нервная жилка.
Конечно, в поездке на «Дыдымов» был риск, здесь Семенова могли скрутить, но и атаман тоже подстраховался: вокруг крейсера барражировал катер с двумя пулеметами под командой Буйвида, на берегу сотня казаков ждала тревожного сигнала — если что-то произойдет, то свой человек с «Лейтенанта Дыдымова» даст ракету.
В общем, то, что не надо друг друга трогать, одинаково хорошо понимали и старший Меркулов, и полковник Гоми, и атаман Семенов.
Старший Меркулов держался увереннее брата, в глазах у него появилось какое-то застывшее, очень властное выражение, будто главное кресло в Приморье этот человек захватил навсегда. У Семенова при виде Спиридона Дионисьевича даже что-то нехорошо заныло в груди, и он отвел глаза в сторону — не хотелось смотреть на этого человека.
И все-таки атаман, желая захватить инициативу на переговорах, произнес громко, грубым командным голосом:
— Ну что, начнем наше совещание?
Полковник Гоми поспешно произнес:
— Та, та! — Букву «д» он осилить не мог, поэтому заменил ее на более легкое «т».
«Интересно, понимает ли Меркулов, что находится в тупике? — задал атаман сам себе вопрос, но ответить на него не смог: сбивал самодовольно-властный вид Спиридона Дионисьевича. В конце концов пришел к выводу: понимает. — Но и ведь и ты, друг-атаман, тоже в тупике. Вы оба загнали себя туда. Из тупика надо выбираться. И вопрос, как выбираться, нужно решить сегодня, сейчас же».