Атаман
Шрифт:
– Усек. Да, конечно.
До Егора наконец-то дошло, парень даже усмехнулся, оценив хитрый план Борисовичей – переломить ситуацию в свою пользу: из дичи превратиться в охотников. Теперь лишь бы те, чужаки, не перехитрили.
– Ложи-и-сь!
Резво отпрыгнув в сторону, Антип с силой толкнул своего спутника, и тот кубарем полетел в сугроб, отбросив лыжи.
– Ты совсем уж офонарел! – заругался было Егор, но…
…но тут же прикусил язык, увидев перед своим носом впившуюся в снег стрелу с серым дрожащим оперением!
Ввухх!!!
Совсем
Средние века, однако… ну, точно!
Выходит, правы Борисовичи… Если не погоня, то… то – кто? Кому тут надобно стрелами?..
– Эй, парни, вставайте! – донесся насмешливый крик.
С заснеженного мыса, из ельника, показался Иван Борисович. Довольный, он деловито забросил на плечо лук:
– Немного-то их и было, лиходеев весянских, всего-то четверо, как и нас. Потому и не нападали – решили на стрелу взять.
Быстро вскочив на ноги, Вожников стряхнул снег:
– Так вы их что… всех?
– Всех, – с еле заметной досадой отозвался Иван Борисович. – Хотел, конечно, одного-пару ранить да опосля поспрошать. Не вышло! Ловки больно.
– На свои головы легки, – скрипя лыжами, к беседующим подошел другой брат, Данило. – Все четверо – наповал.
– Жа-аль.
– Вот и я говорю. Хотя что их жалеть-то, шпыней подлых? Не мы нападали – они. Кто хоть были-то? На Афонькиных непохожи.
– А пошли-ка, брате, глянем еще разок.
Убитые лежали друг против друга, видать, только-только свернули к мыску, где и были встречены разящими без промаха стрелами. Один – лет сорока, жилистый, седобородый, с узким землистым лицом и покатыми плечами, трое остальных – совсем еще молодые парни, подростки, жить бы да жить. И с чего им вздумалось нападать? Или они вовсе нападать и не собирались? Это Борисовичи почему-то так решили… и Егор. Видение-то все-таки было! Предчувствие! Не зря ведь бабка Левонтиха говорила…
– Этот, видать, за старшого у них.
Наклонившись, Антип проворно обыскал трупы людей, вовсе не походивших ни на охотников, ни на рыбаков. Даже на туристов – и то не тянули, а, скорее, напоминали бродяг. Одеты в нагольные полушубки, посконные рубахи, порты из сермяги, обмотки – лапти… нет, на некоторых – поршни, из кожи, не из лыка. При всем при этом – острые широкие ножи, луки со стрелами, на шее у старшего какой-то странный серебряный амулет в виде уточки.
– Поганые! – брезгливо скривился Иван Борисыч. – Крестов нету.
Данило зло сплюнул:
– Туда им, шпыням, и дорога – в ад! Эй, Антипе! Глянь-ка в котомке.
Чугреев и без мудрых указаний уже развязывал заплечный мешок – котомочку – трофейную, так скажем. Егор с любопытством вытянул шею: какие-то оставленные, видать, для навара кости, бережно завернутая в тряпицу соль, металлическая пластинка – кресало и кремень, плетенная из лыка баклажка.
Антип, не думая долго, вытащил затычку, хлебнул… да, прикрыв глаза, улыбнулся блаженно:
– Бражица!
– Дай-ко!
Принялись приговаривать баклажечку. Напиток (явно из сушеных ягод) показался Егору странным – каким-то прогорклым, кислым… впрочем, на любителя, скажем; Антип выпил с большим удовольствием, даже губами причмокнул:
– Жаль, шпыни мало взяли.
Данило Борисович рассмеялся:
– Ага, делать им больше нечего, как нас бражкой поить.
– То не бражка, – помотал головою Антип. – То вино весянское – олут.
– Все одно – бражица. Эх, медовухи бы сейчас!
– Э, сказанул, – старший, Иван Тугой Лук, засмеялся. – Лучше уж, брате, стоялого медку. Ничо! Вот доберемся, вот выберемся.
– Так татары ж, брате, не пьют.
– В Орде-то не пьют? Ага, как же!
В Орде… Вожников задумчиво посмотрел в небо, светло-голубое, высокое, чуть тронутое белыми кучерявыми облаками, подсвеченными снизу золотисто-оранжевым светом уже клонившегося к закату солнца. Вот и еще один день прошел. Очередной день. И что? А ничего хорошего. Господи!
Молодой человек неприязненно покосился на своих спутников, потом перевел взгляд на трупы… Как много у них стрел, и все разные. Егор чуть отошел, наклонился и поднял упавший в снег колчан. Вот эти, тупые – на белку, на соболя, раздвоенные – на куницу или лису, а эта вот, граненая… вообще, странная стрела – бронебойная, что ли?
– От такой, пожалуй, и кольчужка не спасла бы, – незаметно подойдя сзади, молвил Антип. – Знавал я в Хлынове одного мастера, как раз такие наконечники делал. И как-то ходили мы в Орду, на Жукотин, так… Ладноть! – Чугреев вдруг резко оборвал сам себя и, скосив глаза на Егора, хитро прищурился: – Слышь, Егорша, ты потом, как к Белеозеру выведешь, куда?
– Хм…
Вожников не знал, что и ответить – ну, выведет, скорее всего, примерно-то дорогу знал.
– Может – Белоозеро все же?
– Так я про то и говорю. В Орду ж мы с Борисовичами не пойдем, уж дальше-то они сами.
В Орду…
Молодой человек помотал головой, словно отгоняя нахлынувшие нехорошие мысли:
– А ты, Антип, куда все меня зовешь-то?
Чугреев осторожно обернулся на допивавших баклажку Борисовичей:
– Опосля поговорим, ага? Не для лишних ушей это дело – для наших с тобой токмо.
– Опосля так опосля, – кивнул Егор.
– Скоро пурга, однако, – опасливо посмотрев в быстро затягивающееся тучами небо, Антип сплюнул в снег. – Надо бы в лес свернуть, а, господа мои?
– К лесу так к лесу, – кивнул Данило Борисович, а его старший братец без лишних слов повернул лыжи к берегу.
Идти стало труднее – цеплялся за ноги густой подлесок, колючие еловые лапы царапали руки и лицо, словно бы не пускали куда-то. Небо над могучими соснами и елями клубилось плотными серыми облаками. На глазах становясь ощутимо низким, оно словно бы наваливалось на землю, облепляя все вокруг, как выброшенный из тарелки прокисший кисель. Все зверье в лесу куда-то попряталось, даже птицы с ветки на ветку не перепархивали, то ли люди их испугали, то ли предстоящая непогодь.