Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк»
Шрифт:
Из-за стола поднялся Максим Веденяпин. Был он широкоплеч, низкоросл. Любивший рядиться в дорогие одежды, сегодня он был одет в серый кафтан, перехваченный в поясе синим кушаком, и такие же серые порты. Когда он говорил, лицо его кривилось в усмешку из-за шрама, пролегшего через всю щеку, который получил он от строптивого отца своего еще в раннем детстве.
– Слушал я ваши речи и вот что удумал, – просипел он заплетающимся языком, – мало того, что мы от воров отложились. Придет Юрий Олексеевич, спрос чинить будет строгий, можно и головушкой
– Так мы же не ратники! – испуганно выкрикнул подьячий Еким Ларионов.
– Не ратники, – согласился хозяин, – а все государю нашему служим. Вот ежели атаманов воровских имать да боярину-то с поклоном выдать, тут уж не токмо за вины наши ответственность, но и награду получить можно.
Хотя и немало выпито за столом, а гости призадумались. Уж больно захотелось каждому награду царскую получить.
– Мы согласны в деле таком участвовать. Что делать-то, говори, – ответил за всех молчавший все это время Семен Хворостин.
За окном послышался нарастающий перестук копыт скачущих лошадей, крики всадников, всполохи факелов. За столом разом затихли, испуганно озираясь, насторожились.
«Уж не за нами ли?» – промелькнула сквозь хмель тре-вожная мысль.
Максим Веденяпин, показав жестом гостям, чтобы все оставались на своих местах, встал из-за стола и вышел из горницы.
Как только всадники проскакали мимо дома, он вернулся, и, оглядев встревоженные испуганные лица сотрапезников, сквозь зубы процедил:
– Чертова еретица с душегубами с шабаша возвернулась!
Отец Мавродий мелко перекрестился, шлепая губами:
– Свят, свят, свят…
Веденяпин, вперив взгляд в Семена Хворостина, нависнув над ним телом, медленно растягивая слова, произнес:
– Ты тут спрашивал меня, что делать. Ее, еретицу, Алёну, имать, Федьку Сидорова, Игнашку Рогова, Ваньку Зарубина…
– Попа Савву – это исчадие ада, имать тож, – добавил отец Мавродий.
– …и Савву тож, и еще многих воров имать, животов лишать. Вот что делать надобно! А как? Подумаем. Для того и собрались ноня.
Максим Веденяпин сел в кресло. Ночная трапеза была продолжена, а вместе с тем и продолжался совет лучших градских жильцов города Темникова.
…Поляк не ждал, что Алёна среди ночи прискачет в Темников, и когда он увидел ее, раскрасневшуюся от скачки, порывистую, всю светящуюся счастьем, с сияющими глазами, он чуть было не задохнулся от нахлынувшего радостного волнения.
Не скрывая своих чувств, не обращая внимания на вошедших вместе с ней Игната Рогова, деда Савелия, молодцов из охранной сотни, Алёна бросилась в распахнутые объятия Поляка, шепча горячими губами:
– Милый мой! Любый! Никуда не отпущу от себя боле!
Поляк, охваченный душевным порывом, в исступлении целовал волосы, мокрые от слез щеки, огненные губы, ладони, ласкавшие его.
Глава 4 Цена предательства
1
Мелкие холодные капли дождя безжалостно хлестали по лицам десятка всадников, плетьми подгонявших усталых лошадей. Кутаясь в промокшие до нитки плащи, всадники беспрестанно честили непотребными словами своих атаманов, пославших их в такую непогоду.
Самый молодой из всадников то и дело обращался с одним и тем же вопросом к соседу:
– Долго еще?
Тот, вглядываясь в сплошную пелену дождя и делая вид, будто места ему знакомы, не спеша ответил:
– Еще толику. А там, чай, и приедем, даст Бог.
– А куда едем-то? – не унимался молодой.
– Так Степан Кукин знает, должно.
Впереди группы всадников ехал Степан Кукин – спокойный, рассудительный мужик. Его-то и решил совет атаманов направить послом к Михаилу Семенову – подручнику Степана Разина, пришедшему с Симбирской черты и сумевшему собрать вокруг себя мужиков сел Мурашкино и Лысково, Ворсмы и Терюшевской волости. В помощники Кукину были определены Григорий Ильин и большой мастер ратного дела, бывший десятник кадомской сотни Кирилл Пухов. Для охраны было выделено им до десятка молодцов.
Пришпорив коня, Кукина догнал Гришка Ильин. Он тоже был недоволен поездкой в слякотную ненастную погоду, хотя и сам напросился в совете, чтобы его включили в посольство.
– Сколь ехать-то еще? – закрывая лицо от хлестких леденящих нитей дождя, наклонился к Степану Гришка Ильин. – Может, заедем куда, переждем непогоду, обсушимся? – предложил он.
Степан Кукин, ничего не ответив, махнул рукой вперед, указывая путь.
– Так и в Нижний ненароком въедем, – зло усмехнулся Григорий. – Поди, уже верст двадцать пять – тридцать до Нижнего осталось, а то и менее того. Может, я поеду вперед, посмотрю, что там…
– Нет в том нужды. Приехали!
И правда, ехать было некуда. Дорогу перегораживал завал из стволов стройных сосен, замерших в объятиях корявых ветвей и не менее корявых стволов вековых черных дубов.
Как только кони посольской посылки встали перед нагромождением бревен, на каждом из всадников повисло по два-три мужика. Узнав причину, приведшую казаков в Волчье урочище, повстанцы отпустили не ожидавших нападения и потому так оплошавших молодцов, дав им в провожатые двух мужиков.
Ехали молча.
Лес отступил от дороги, но светлее не стало. Все так же моросил дождь, и на душе оттого было тоскливо и муто-рошно. Степан Кукин, погруженный в думы, даже не заметил, как он и его товарищи въехали в повстанческий лагерь, представлявший собой скопище землянок, наспех срубленных изб, навесов, и только тогда, когда один из провожатых подошел к нему и тронул его за колено, он оторвал взгляд от холки лошади.
– Чего тебе? – спросил он мужика.
– Приехали! Погоди толику, атаману скажу про вас, – пробурчал мужик и потрусил к добротно срубленному, с малыми окошками-бойницами дому. Перед домом прохаживалось двое мужиков, поодаль под навесом грелось у костра еще с десяток вооруженных повстанцев.