Шрифт:
КНИГА ПЕРВАЯ
МАГНУС
Даже в самом жутком сердце абсолютного Зла сохраняется какой ни есть кусочек добра к своим созданиям, поколениям и поклонникам. В противном случае Оно уничтожило бы всё и осталось бы одно в хаосе без всяких смыслов, стремлений и интересов. Оно перестало бы что-то значить и для себя самого внутри. И этот кусочек добра к своим, своему, к себе упорядочивает хаос, определяет внешнее и внутреннее значение особого добра и особого зла, особого доброго зла и особого злого добра.
Мы, смертные, всюду видим некоторое безразличие Природы ко всякому человеку и как можем властвуем над ней. Вместе с тем, в особые времена приходили разные боги, которые оставили свои заветы и Имена, которые желают, чтобы им поклонялись. Каждый из них, сказав своё Имя, покровительствует избранному народу через конкретно избранного посредника с
Каждый человек знает хотя бы два Имени своего бога, которого почитает, или двух разных богов, где второй как бы соседский. Довольно часто мы все призываем своего бога-покровителя в помощь и на помощь независимо от ситуации или дела: война то или борьба какая-либо, сон то грядущий или огород насущный. Никто из людей не может сказать, что его чтимый бог призывает убить или разорить собрата по вере, то есть соверующего так, что, враждующие христиане или мусульмане не есть оба христианина или мусульманина, но только один, и почитают разных богов, даже если и Имя одно. И такое противоборство между богами происходит ежечасно, ибо и Зло содержит в себе добро и может сообразоваться с Добром. А также каждый из богов желает, чтобы именно его учение, его слово, его смысл распространились по всей Вселенной, и Имя его.
Боги играют с нами, награждают за подвиги и возвышают, наказывают за ослушание и снижают, прощают и мстят. Много путей, как и богов, но ещё больше всяких искушений во всех путях. Мало тех смертных, которые не заплутают в каком-либо пути и не сойдут на другой. Мало или ещё меньше тех, которые сознают то, что не сами боги или не САМ БОГ являются человеку, но лишь их или Его вестники, Ангелы, с одной стороны, а с другой стороны, бывший человек, ставший богом для одного, полубогом для другого, ангелом для третьего и полуангелом для четвертого. Последние же более других устраивают различные поединки, битвы и состязания, растянутые на многие дни и тысячелетия*. Но ни один из богов не знает кто победит; но каждый, и даже многие смертные сознают, что истинно Единосущный Ахмуэрот одолеет всех, и никто и ничто не сможет Его одолеть. Однако, Его Любовь и Милосердие превыше всяких вмешательств во всю Вселенную, во все божественные дела, но скажет лишь один раз.
Когда же какой-то бог или сонм богов проигрывает битву, тогда, как правило, его народ перестаёт существовать как цивилизация, становясь этнической группой в истории для смертных и бессмертных, но с реальным возрождением…
Нет такого, чтобы кому-то небыло никогда шанса…
«Мёртвый»
__________________
* Например: Олимпийские боги, Один и его «команда», индоиранские Дэвы и Асуры.
__________________
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ИНЫЕ
ПРОЛОГ
ЗНОЙ
Ещё в полдень появилось первое облачко на горизонте. Оно очень медленно приближалось и увеличивалось, постепенно затягивая небо. Мальчик, терпя дневное мучение, был рад этому, ибо оно должно было скрыть солнце и сулило дождь с некоторой прохладой. Но тучка не спешила окутать свод неба, принеся ожидаемое.
Шестнадцатилетнему юноше всегда было трудно при дневном свете, вызывающего буквально физическую боль и, прежде всего, глазам, потом внутренностям, до потери сознания, которое практически не возвращалось ввиду дня и света, тепла и жары – зноя. Посему он жил как во сне, почти ничего не видя перед собой и не воспринимающий окружающее из-за не проходящей боли во всём теле, во всём существе. Лишь в ночи недуг отступал, но обычно он засыпал ещё до ужина. Иногда же Финштернис не засыпал, в изнеможении валясь с ног, но, дождавшись ночи, выходил на улицу, где испытывал весомое облегчение во всём существе, а также прилив сил. Сознание же наступающего дня никак не омрачало отрадного состояния, даже напротив, придавало мистическую силу к тайной надежде на лучшее нечто. Зимой он себя чувствовал много лучше, нежели летом, а яркость дня компенсировалось морозом так, что боль не проникала внутрь мальчишеского существа, оставаясь в глазах. Но нынешний день не был зимним. Шли последние дни весны, весьма нелюбимые молодым Финшем из-за работ в поле. Конец весны и начало осени были самыми болючими да изнуряющими, ибо нужно было сеять и жать. Не менее болючим было также середина лета, хотя провести границу между каждодневной болью было довольно трудно в любой день лета, поскольку лучи и свет солнца, тепло, жара и зной, подобно кровопийцам, истощали силы, жаля и кусая тело и душу. Лишь прохлада и темнота придавали силы, питали его, о чём никогда никому не говорил. Впрочем, он не думал об этом.
Ожидая дождя, Финштернис опасался грозы, так как её молнии сильно пронзали через глаза все внутренности, а гром давил и ударял по всему телу. Куда более ему нравилась холодная, зябкая погода, когда тучи обволакивали всё небо, не давая свету свободного проникновения, когда моросил мелкий дождик, и всё окутывалось туманом. Если же такая погода наступала в ночное время, то Гайстлих Финштернис просто блаженствовал, всё его существо наполнялось невыразимой негой. В такие ночные часы он при всём желании не мог оставаться в ветхом домишке, ибо это желание должно было быть обратным желанием его естеству, его тёмной природе мрака и холода. А начать бороться против истинного желания, чтобы не выйти в пасмурную ночь, небыло ни сил, ни желания. Он не мог эти силы, ведущие желанием на улицу, обернуть против желания, или же само желание обернуть против этих сил. Но, чтобы идти против своего существа, нужны силы и желания не своего существа, но иного, могущие восстать на естество, что ведёт к убийству самого себя, своей сути и своего существа. Но никогда он и никто другой не пойдёт против самого себя, своего естества. И понимая это, Гайстлих не противился зову своего мрачного существа.
Однако, сейчас иная погода. Близость дождя и медленность его наступления почему-то раздражало. Казалось, это будет продолжаться вечно и никогда ожидаемое не наступит. Всё же, ближе к вечеру, туча, наконец, полностью затянула небо. Работающие в поле люди поспешили в свои отдалённые дома, чтобы не промокнуть. Только одна семья не спешила покинуть поле, так как знала о беде молчаливого Финштерниса. Знала, что в темноте, в ночи, в холоде он чувствовал себя лучше, что не скажешь о ясных солнечных днях. Эта семья отправила самых младших домой. Вскоре после, до слуха донёсся далёкий раскат грома, предвещавший скорую грозу. Они тут же отправились домой.
Гроза приближалась теперь быстро. С каждым моментом её приближения Гайстлиху становилось всё хуже и хуже. Он чувствовал, как с каждым шагом ноги становятся ватными и менее послушными, от чего недоумевал, ибо ранее такого небыло, насколько себя помнил. Помнил же себя достаточно смутно из-за непрекращающейся вечной боли, нередко проникающей в самые недра, с чем ничего не мог поделать. Собственно, боль – это единственное, что он помнил более всего, более яснее. Помнил также много смутных лиц, которые кормили и одевали его, чем-то поили, задавали вопросы о родителях и о чём-то ещё, но ни на один из всех вопросов не смог ответить, кроме своего имени, неизвестно кем данное и когда, так как помнил, что его так называли потому, что сам себя так назвал, отвечая на вопрос.
Семья, в которой сейчас Гайстлих находился, была не первой, приютившей его. Но даже смутно не помнил те причины, по которым покидал их, и сколько таких было. Только одну помнил, последнюю, да и то её гибель по неизвестным причинам. Там было с дюжину мужчин, дерущихся со смертным исходом, и кто-то один кричал ему, чтобы бежал. И Финштернис бежал. Бежал буквально в никуда, не разбирая дороги, поля и леса, дня и ночи. Шёл, мучимый жаждой и голодом, до тех пор, пока не упал у дома нынешней семьи ранним зимним утром. Ему тогда было без малого двенадцать лет. Собственно, мальчик и последнюю семью не помнил. Эта же семья внесла его в дом свой, где едва не убила отрока при попытке отогреть голодное дитя, но всё обошлось благополучно. Финштернис почти год пролежал не вставая, а встав с постели, часто падал в обморок. Добрая семья очень жалела несчастного, неведомо чем больного мальчика. Они, несмотря на то, что заметили неблагоприятное влияние жары, духоты и света, не могли всё же позволить отроку вести ночную жизнь из-за многообразных суеверий и из-за властвующих Белых. Сам же Гайстлих, видя заботу, не мог не помочь им в их труде и ослушаться, терпя и превозмогая всякую боль до последнего. А на вопросы о самочувствии отвечал, что чувствует себя нормально. Он не мог, сам не зная почему, не пойти прохладным утром в поле и не работать до вечера сквозь боль и муку, ставших почти привычными. Но с грозой дело всегда было плохо, ибо практически ничто не спасало от её бликов, и тем более от грома, проникающих глубоко в недра. Сейчас же было гораздо хуже.