Атанасы
Шрифт:
Огненный порыв ушёл, не выпущенным в словах наружу, оставив некий след. Образ канул в бездну человеческой памяти. Взор вновь обратился к погребальной процессии, в которой некоторое люди опирались на своих ближних, другие отходили в сторонку, чтобы опустошить желудок. Они все кашляли. Бледные, обречённые на то, что ненавидели; шли туда, куда и их повезут очень скоро, что сознавали как никогда. И всё ж таки Финш сказал намеренно громко, чтобы именно все услышали:
– Я никогда не умру подобно вам, своей или не своей смертью…
__________________
ГИБЕЛЬ БУДУЩЕГО
Жуткий мрак подымался из бездны, лениво растворяя в себе всё к чему только прикасался. Эта зловеще тяжёлая масса медленно, словно нехотя, поднималась вверх. Тагес хватался за воздух, силясь оторваться
Айнес Тагес резко подскочил с постели, отбросив покрывало далеко к стене. Оно со стуком ударилось о стену и разлетелось на множество осколков, так как было насквозь промерзшем. Сердце бешено колотилось, оглушая барабанной дробью, готовое выскочить из груди. Холодный пот струился по всему телу, неторопливо превращаясь в льдинки, он тут же осыпался вниз. Пронизывающий холод заставлял ёжиться и стучать зубами. И всё это несмотря на обычную летнюю ночь. Промёрзшая комната, покрытая вплоть до потолка инеем, была хорошо освещена лунным светом.
Глядя на остатки одеяла, Тагес невольно подивился тому, что сама постель не рассыпалась ледяной крошкой. Холод продолжал внедряться в его плоть и потому он поспешно выбежал из замороженной спальни в гостиную, где незамедлительно налил полный стакан горячительного. Выпил залпом. За сим последовали вторая и третья порции. Налив же четвёртый стакан, он лишь немного отпил. Сел в излюбленное кресло перед камином, предварительно укутавшись в тёплый халат.
Страх. Нет. Ужас, тенью окутавший всё его существо, смешанный с ядовитой жутью, пытался ввергнуть сознание Тагеса в безумие, в истерику, но безуспешно. Айнес довольно быстро совладал с фобией, лишь жуть непонятного предчувствия не возжелала отступить.
Секунда. И теперь он понимал, что некогда сидящий в его груди холодок космическим холодом вырвался наружу, проморозив насквозь всю спальню. И вырвался он столь же внезапно, как и появился, образовав лишь лёгкую смутную тревогу в его Сутратман^1, нити духа. А появился этот холодок… В его непосредственном понимании лишь несколько секунд или миг назад, когда пробудился в первый раз с тревогой. Но тогда он не нашёл тревожного источника. Для прочего же люда, по их восприятию и времяисчислению, это произошло с тысяча двести сорок пять лет назад, то есть в тысяча шестьсот четвёртом году, ибо для него как таковое время отсутствовало, кроме, разве что, некоего постоянно переживаемого одного мига теперь-сейчас, которое не то двух-трёх секундное настоящее для обычного человека, не то весь миг его ста пятидесяти семилетней жизни, протяжённостью в сотни тысячелетий.
Этот миг не просто одно какое-либо переживаемое событие, наблюдаемое на текущий момент времени сейчас, но биллионы этих событий, переживаемых и наблюдаемых с тоскливым постоянством не за две-три секунды, но за многие тысячелетия, как только теперь-сейчас. И все эти тысячелетия, переживаемые как один гигантский миг, стояли перед его духом, находились в его существе, во внутреннем взоре, подобно мириадам мониторов, показывающих то, что называют историей и будущем, а для него только настоящее, но не застывшее, а изменчивое и текучее – живое. И в этих многообразных образах каждый человеческий акт повторяется бесконечно снова и снова. И этот каждый акт Тагес мог изменять бесчисленное множество раз так, например, чтобы человек на то или иное наступил с теми или иными последствиями. Казалось (а может, нет?), он мог тысячелетиями думать о том, какую именно совершить подлую оказию на один и тот же человеческий акт, исходя из прошлых или будущих прегрешений "несчастной жертвы", или же просто подбросить что-либо под какую-либо ногу, чтобы чаянно-нечаянная "жертва" запнулась или поскользнулась по прихоти и забавы ради бога Автоматона^2.
Айнес Тагес родился в две тысячи семьсот шестьдесят четвёртом году и умер в две тысячи девятьсот двадцать первом. Однако его жизнь лишь биологически равнялась ста пятидесяти семи годам, тогда как, в сущности, она охватывала шестьсот тысяч лет до его рождения и столько же после его смерти. И всё же это был всего лишь один миг, мгновение, насыщенное неисчерпаемым событийным источником. Тагес был человеком, и ничто ему небыло чуждо человеческое. Он был, как и всякий, подвержен всем человеческим фактором, разве что в минимале, как для не совсем обычного человека. Впрочем, ему совершенно не грозили физические недомогания. Так что со здоровьем тела было всё отлично. Оно обладало и силой, и здоровьем, и молодостью, что не скажешь ныне о его духе, так как его Сутратман был очень много сильно поколеблен и взволнован. И если некогда миг его бытия был сухой констанцией факта в Истории Вселенной, то теперь об этом оставалось лишь вспоминать, впадая под креплёным вином в меланхолическую ностальгию.
Но вспоминать Тагес не привык, да и не умел, поскольку всегда знал всё необходимое для своего существования, для собственной жизни и бытия, как Хранителя и Стража Истории, её наиважнейших узлов-локусов. Он должен был хранить порядок линейного времени от, так сказать, специфических зигзагов, спиральностей, преломлений и пересечений, методом сохранения нужных исторических или настоящих событий, человеческих действий, направлением этих действий, устраняя случайные и неслучайные аномалии, отклонения или иные противодействия, несогласующихся с должной Историей во времени. И вся эта должно-необходимая История Вселенной была перед ним, в нём. Собственно, он сам был этой Историей, сам был её физическим воплощением, ибо каждый миг и каждое мгновение этого мига он воплощал её, созидал её и её причины, и следствия. Переживал её, как себя, и за неё, как за себя. Знал её и испытывал её снова и снова. Каждое её действие, представленное собой или чьим-либо другим обличьем. Он словно купался и омывался в этих бесконечных тысячелетиях, в их бытийностях. Спал с ней, в ней, в себе. Ибо вот ОНА – здесь, сейчас, теперь!
Он был связан с Историей настолько, насколько тело связано с конечностями, насколько тело нуждается в воздухе. Обычный человек, в общем, никогда не знает где, что и когда произойдёт. Как правило, он не может предвидеть каузальность^3 своих даже элементарных действий. Собственно, он никогда не задумывается о следствиях своих действий и уж тем более не сможет предугадать следствия своих простейших актов. Но, в наибольшей степени, люди сами творят свою и отчасти чужую судьбу-историю, и Историю Вселенной. И капля за каплей человеческих слов, действий и актов нередко порождают колоссальные события локального или глобального характеров. Но в этом отношении их будуще-историческое время выступает как плацдарм вероятностных событий будуще-настоящего и в своей подлинной сущности оно бессодержательно, чисто и, так или иначе, податливо, если не считать, но даже и с учётом, общемировой тенденцией будущего. Будуще-историческое время податливо от того момента, которое полагается, как настоящее, которое в узком (локальном) смысле есть – здесь, а в широком (глобальном) смысле это – сейчас, относительно данного субъекта. Это будуще-настоящее время содержит лишь неопределённую сумму потенциальных событий в форме самого человека, который тем или иным своим поступком опредмечивает будуще-историческое время. И как бы субъект небыл ограничен в своих личных представлениях, в возможностях к действиям, в уме и рассудке, но то его время настоящего, а будуще-настоящее определяется его выбором во времени здесь-и-сейчас. И во всех этих свершениях, действиях не суть важны причины, обуславливающие события, поскольку сам факт в самом выборе. А будет ли от этого выбора следствие или же оно уйдёт всуе – неважно. Важно то, что этим поступком-выбором историческое время, то есть будуще-историческое время, получает содержание.
Сам же Тагес, в отличие от прочих, уже с самого начала своего бытия был связан с содержательным историческим временем, изначально существуя в прошлом до своего рождения и в будущем после своей смерти, как в единственный миг здесь-сейчас, иначе – теперь. И если простой смертный мог что-то сделать, а что-то не сделать по своему выбору, то Тагес не мог выбирать и просто был обязан это что-то сделать, ибо уже сделал, и должен был это делать до тошноты и безумия постоянно. В противном случае сердце Истории остановится, и пульс Времени для него иссякнет с заведомо нехорошими последствиями.