Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление (др. перевод)
Шрифт:
— С кем?
— С грабителями, с теми, кто сделал возможным всемирный грабеж. С мексиканскими комитетчиками и им подобными.
Улыбка его сделалась опасной:
— Нет, моя дорогая. Это с тобой я должен сражаться.
Она посмотрела на него с недоумением:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я хочу сказать, что рабочий поселок для Сан-Себастьяна стоил мне восемь миллионов долларов, — ответил он, жестким голосом подчеркивая слова. — На деньги, потраченные на картонные дома, я мог бы купить стальные конструкции. Как и на деньги, потраченные на все остальное. Деньги эти ушли к тем людям, которые
Она заставила себя спросить:
— Так вот, значит, какова твоя цель?
— Да.
— И это радует тебя?
— Да.
— Я подумала о твоем имени, — проговорила Дагни, хотя некая часть разума упорно твердила ей, что спорить сейчас бесполезно. — В твоей семье, кажется, существовала традиция, требовавшая, чтобы очередной д’Анкония оставлял после себя состояние более крупное, чем было получено им от отца.
— О, да, мои предки были наделены удивительной способностью совершать нужные поступки в нужное время и делать правильные вложения. Ну, конечно, «вложение» — тоже относительное понятие. Все зависит от того, чего ты хочешь достичь. Например, возьмем Сан-Себастьян. Он обошелся мне в пятнадцать миллионов долларов, однако эти пятнадцать миллионов уничтожили сорок миллионов, принадлежавших «Таггерт Трансконтинентал», и тридцать пять миллионов из карманов таких вкладчиков, как Джеймс Таггерт и Оррен Бойль, попутно с сотнями миллионов, в которые обойдутся всякие вторичные последствия. Неплохое вложение, не правда ли, Дагни?
Она выпрямилась в кресле:
— Ты хоть понимаешь, что говоришь?
— О, в полной мере! Должен ли я назвать тебе все последствия, за которые ты намеревалась меня ругать? Во-первых, я не думаю, что «Таггерт Трансконтинентал» переживет утрату своей пресловутой линии Сан-Себастьян. Ты надеешься, но этого не произойдет. Во-вторых, Сан-Себастьян помог твоему братцу Джеймсу уничтожить «Феникс-Дуранго», единственную хорошую железнодорожную линию во всей стране.
— Ты понимаешь это?
— И не только это.
— А ты… — она не знала, почему хочет спросить именно это; должно быть потому, что темные яростные глаза еще смотрели на нее из недр памяти: — …ты знаком с Эллисом Уайэттом?
— Конечно.
— И ты знаешь, какие последствия это будет иметь для него?
— Да. Его придется уничтожить следующим.
— И ты, находишь это занятие, интересным?
— Куда более волнующим, чем разорение мексиканских комитетчиков.
Дагни встала. Она столько лет считала его безнравственным; она боялась этого, она думала об этом, она старалась забыть об этом и никогда больше не вспоминать; однако она и представить не могла, насколько глубоким оказалось его падение.
Она не смотрела на него; она не понимала, что говорит вслух, что снова произносит сказанные им когда-то слова —…кто будет больше гордиться, Нат Таггерт тобой, или Себастьян д’Анкония мною…
— Но разве ты не поняла, что я назвал эти рудники в честь своего великого предка? По-моему, подобная честь пришлась бы ему по вкусу.
На мгновение Дагни словно ослепла; ей еще не было известно, что такое богохульство, и что ощущают, сталкиваясь с ним; теперь она поняла это.
Франсиско поднялся с пола и смотрел на нее сверху вниз; холодная и безликая улыбка ничего не открывала Дагни.
Ее бил озноб, но Дагни не замечала его. Ей было безразлично, что он увидит, о чем догадается, что посмеет.
— Я пришла сюда, так как хотела узнать причину того, что ты сделал со своей жизнью, — произнесла она бесстрастным, лишенным эмоций тоном.
— Я назвал тебе эту причину, — серьезно ответил он, — однако ты не захотела поверить в нее.
— Я все вижу тебя прежним и не могу забыть. А то, чем ты теперь стал, не принадлежит к рациональной Вселенной.
— Не принадлежит? А окружающий нас мир принадлежит к ней?
— Ты не принадлежишь к числу людей, которых может раздавить мир, каким он ни оказался бы…
— Правильно.
— Так почему же?
Франсиско пожал плечами:
— А кто такой Джон Голт?
— О, незачем пользоваться этой пошлятиной!
Франсиско посмотрел на нее. Губы его улыбались, но глаза оставались спокойными, искренними и даже — на мгновение — тревожно восприимчивыми.
— Так почему? — спросила она.
Он ответил теми же словами, которые произнес однажды ночью в этом же самом отеле десять лет назад:
— Ты не готова услышать это.
Он не стал провожать ее до двери. Опустив руку на дверную ручку, Дагни повернулась… и остановилась. Франсиско не отрывал от нее глаз; взгляд его охватывал ее целиком; она понимала его смысл, и это приковывало ее к месту.
— Я по-прежнему хочу спать с тобой, — проговорил он. — Но я не настолько счастлив, чтобы позвать тебя в постель.
— Не настолько счастлив? — повторила она в полном недоумении.
Он рассмеялся.
— Не будет ли лучше, если ты сперва ответишь на мое предложение? — Она молчала. — Ты ведь тоже этого хочешь, не так ли?
Дагни уже хотела сказать «нет», но вовремя поняла, что истина значительно хуже.
— Да, — ответила она ледяным тоном, — но это желание ничего не значит для меня.
Франсиско улыбнулся, явно отдавая должное той силе, которая потребовалась ей, чтобы ответить именно так.
Однако когда она открыла дверь, чтобы уйти, он произнес уже без всякой улыбки:
— Ты наделена великой отвагой, Дагни. И однажды тебе хватит ее.
— Чего? Отваги?
Он не ответил.
ГЛАВА VI. НЕКОММЕРЧЕСКАЯ
Риарден припал лбом к зеркалу и попытался избавиться от всех мыслей. Только так и можно пережить предстоящий вечер, сказал он себе.
Он сконцентрировался на том облегчении, которое приносило прохладное прикосновение зеркала, гадая, каким образом можно отключить разум, особенно после того, как всю жизнь ты требовал от него постоянного, ничем не замутненного и безотказного бдения. Он не мог понять, почему не мог сейчас заставить себя застегнуть несколько пуговиц из черного перламутра на накрахмаленной белой рубашке, хотя прежде ни одно усилие не казалось ему чрезмерным.