Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод)
Шрифт:
Дагни не знала, какую муку переживает Риарден, что сломалось внутри него, чего он никому не позволит увидеть. Ни единого признака страдания, который предупредил бы ее. Он стоял посреди комнаты, пытаясь принять факт, существования которого не хотел признавать. Потом Дагни заметила, что он не изменил позы, даже пальцы свободно висящих рук остались полусогнутыми. Ей казалось, что она физически ощущает его оцепенение, кровь, остановившуюся без движения, и это было единственным свидетельством муки, которое ей удалось уловить. Но оно подсказало ей, что пережитая буря лишила Риардена сил чувствовать что-либо, даже собственное тело.
Дагни ждала, ее жалость превратилась в уважение. Потом она увидела, как его глаза медленно опустились с ее лица ниже, и догадалась, какую пытку он задумал пережить, потому что смысл его взгляда не мог укрыться от ее понимания. Она понимала, что Риарден
Риарден схватил ее за плечи, и Дагни приготовилась к тому, что он ее убьет или изобьет до бесчувствия, и в тот миг, когда она уже смирилась с этим, он вдруг притянул ее к себе, впился губами в ее рот, и жестокость его поступка превзошла все мыслимые побои.
Она извивалась в страхе, пыталась сопротивляться и, наконец, в исступлении обхватив его руками, впилась в его губы до крови, остро осознавая, что никогда еще не желала его так сильно, как сейчас.
Когда Риарден швырнул ее на диван, она уловила в ритме биения его тела, что он празднует победу над сдавшимся соперником. Его невыносимая жестокость была порождением мысли о предавшем его человеке. Он творил акт возмездия, превращая ненависть в наслаждение, он сражался за ее тело. Дагни чувствовала незримое присутствие Франсиско рядом с Риарденом, ей казалось, что она сдается им обоим — тому, чему поклонялась в них, тому, что их объединяло, общей сущности их характеров, которая превращала ее любовь к каждому из них в преданность им обоим. Она понимала и то, что это бунт против окружающего их мира, его деградации, нескончаемой муки мрачных, потерянных дней. Риарден хотел отстоять свою победу вдвоем с ней, в полутьме, над руинами города, сжимая ее в объятиях как свою последнюю собственность.
Потом они затихли, Риарден положил голову ей на плечо. Сверху, на потолке, билось отражение коротких вспышек неоновой вывески. Он взял ее руку и на мгновение прижался губами к ладони так нежно, что она, скорее, догадалась о его прикосновении, чем почувствовала его.
Чуть погодя Дагни поднялась, потянулась за сигаретой, прикурила и вопросительным жестом протянула ее ему. Он кивнул, полулежа на диване. Она отдала ему сигарету и закурила вторую для себя. Дагни чувствовала, какой безмятежный покой обволакивает их. Интимность незначительных жестов подчеркивала важность тех слов, что остались недосказанными. Впрочем, все уже сказано, думала она, но знала, что это ей еще только предстоит осознать.
Она заметила, что он долгим взглядом посмотрел на входную дверь, будто все еще видел человека, который ушел.
Риарден сказал спокойно:
— Он мог ударить меня в любой момент. Почему он этого не сделал?
Она пожала плечами, беспомощно и грустно развела руками, поскольку оба они знали ответ.
— Он очень много для тебя значил, верно?
— Да.
Два огонька на кончиках сигарет медленно порхали в их пальцах, порой вспыхивая ярче, когда в тишине с них стряхивали пепел. В дверь неожиданно позвонили. Они знали, что это не тот человек, которого им хотелось бы увидеть, но втайне надеялись на его возвращение. Дагни, сердито нахмурив брови, направилась к двери. Ей понадобилось время понять, что безобидный учтивый человек, поклонившийся ей с формальной улыбкой, всего лишь помощник управляющего домом.
— Добрый вечер, мисс Таггерт. Мы очень рады, что вы вернулись. Я как раз заступил на дежурство и решил лично вас поприветствовать.
— Спасибо. — Дагни не двинулась с места, не пригласила его войти.
— У меня есть для вас письмо, мисс Таггерт, оно пришло около двух недель назад, — служитель сунул руку в карман. — Должно быть, очень важное, на нем есть пометка «Лично в руки», поэтому мы не стали пересылать его к вам в контору, к тому же у нас нет адреса. Не зная, как поступить, я хранил письмо у себя, чтобы вручить вам, когда вы вернетесь.
На конверте в руках помощника управляющего стояли пометки: «Авиапочта. Срочное. Лично в руки». Адрес отправителя гласил: «Квентин Дэниелс, Технологический институт штата Юта, г. Афтон».
— Ох… Благодарю вас.
До ушей помощника управляющего долетел удивленный вздох, который Дагни тщетно попыталась скрыть, ее голос упал до шепота. Заметив, что она не может отвести взгляда от обратного адреса, служитель вежливо попрощался и ушел.
Идя к Риардену, Дагни надорвала конверт и остановилась посреди комнаты, читая письмо. Послание было напечатано на машинке; Риарден видел темные участки текста на полупрозрачных листках и выражение лица Дагни.
Как он и опасался, дочитав письмо до конца, она бросилась к телефону. Риарден услышал яростное вращение диска и напряженный голос.
— Междугородную, пожалуйста… Оператор, соедините меня с Технологическим институтом штата Юта в Афтоне!
— Что случилось? — подойдя, спросил Риарден.
Не отрывая взгляда от телефона, словно приказывая ему ответить на вызов, Дагни протянула ему письмо.
Квентин писал:
«Уважаемая мисс Таггерт, я сопротивлялся три недели, я не хотел этого делать, зная, как это вас расстроит. Знаю все ваши аргументы, потому что сам себе их приводил, но сейчас пишу, дабы сообщить вам, что я ухожу.
Я не могу работать согласно положениям Директивы номер 10289, но не по тем причинам, которые обычно выдвигают люди. Я знаю, что упразднение всех научных исследований ни для вас, ни для меня ничего не значит, и вы хотите, чтобы я продолжал работу. Но я должен ее прекратить, потому что больше не стремлюсь к успешному ее завершению. Я не желаю работать в мире, который относится ко мне как к рабу. Не желаю приносить людям пользу. Если бы я преуспел в восстановлении мотора, я бы не отдал его на службу людям. Моя совесть не позволила бы мне допустить, чтобы нечто, созданное моим разумом, использовалось для обеспечения их комфорта. Знаю, что они с радостью и готовностью экспроприировали бы мотор, достигни я успеха. И во имя этой перспективы вы и я должны стать преступниками и жить под угрозой ареста в любой момент, по их первому крику? Этого я не могу принять, даже если бы мог смириться со всем остальным: с тем, что, принеся им неоценимую пользу, мы должны будем пожертвовать не только собой, но и теми людьми, которые об этом не подозревают. С чем угодно я бы смирился, но, думая об этом, я говорю: будь они прокляты, я, скорее, увижу, как все они умрут от голода, в том числе и я сам, чем прощу их или допущу это!
Чтобы быть честным до конца, признаюсь, мне никогда еще так не хотелось достигнуть успеха, раскрыть тайну мотора. Поэтому я продолжу работу для собственного удовольствия, пока буду жить. Но если я разрешу проблему, то сохраню ее в тайне. Не отдам для коммерческого использования. Я больше не могу принимать от вас деньги. Меркантилизм — вещь презираемая, поэтому все люди поверят в мое решение, а я устал служить тем, кто меня презирает.
Не знаю, как долго я протяну, и что стану делать в будущем. Сейчас я намерен остаться в институте. Но если кто-то из его попечителей или скупщиков краденого напомнит мне, что отныне закон запрещает мне быть здесь дворником, я уйду.
Вы дали мне самый большой шанс в моей жизни, и если сейчас я нанес вам болезненный удар, то, наверное, должен просить у вас прощения. Думаю, вы любите вашу работу так же сильно, как я люблю свою, поэтому поймете, как нелегко далось мне это решение, но я вынужден его принять. Пишу вам письмо и испытываю при этом странное чувство. Я не намерен умереть, но я оставляю мир, и из-за этого письмо похоже на записку самоубийцы. Поэтому я хочу сказать вам, что из всех людей, которых я знал, вы единственная, о ком я сожалею, уходя.
Подняв глаза от письма, Риарден услышал то же, что улавливал краем уха во время чтения машинописных строк: Дагни с нарастающим в голосе отчаянием повторяет:
— Продолжайте, оператор, постарайтесь дозвониться! Пожалуйста, продолжайте!
— Что еще ты можешь ему сказать? — обратился Риарден к Дагни. — Все аргументы исчерпаны.
— У меня нет больше надежды поговорить с ним! Он уже ушел. Письмо написано неделю назад. Уверена, что он ушел. Они и до него добрались.
— Кто до него добрался?
— …Да, оператор! Я не вешаю трубку, продолжайте дозваниваться!
— Что ты скажешь ему, если он ответит?
— Я стану умолять его продолжать принимать мои деньги, безо всяких условий, просто для того, чтобы он смог спокойно жить и работать! Я пообещаю ему, что в случае успеха не стану просить его передать мотор или тайну его устройства мне, если сохранится власть мародеров. Но если к этому времени мы обретем свободу… — Дагни умолкла.
— Если мы обретем свободу…
— Мне сейчас нужно от Квентина только одно — чтобы он не бросал работу и не исчез как… как все остальные. Я не хочу, чтобы они до него добрались. Если еще не поздно… Господи, я не хочу, чтобы они забрали его!.. Да, оператор, продолжайте звонить!