Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод)
Шрифт:
Дагни поймала себя на том, что часто оглядывается назад, на горящий прожектор. Пока его можно было различить, ей казалось, что их поддерживает надежно закрепленный страховочный канат. Теперь им пришлось разорвать его и нырнуть в. И нырнуть прочь с этой планеты, додумала она. Она заметила, что Келлог тоже остановился, чтобы посмотреть на прожектор, оставшийся далеко позади. Они молча обменялись взглядами. Треск гравия под ее каблуком прозвучал в ночной тишине оглушительно, как грохот петарды.
Хладнокровным движением Келлог поддал ногой телефонный аппарат, скинув его в канаву. Резкий звук расколол
— Будь он проклят, — спокойно, не повышая голоса, с отвращением произнес Келлог. — Телефон и не собирался работать, просто ему нужны были деньги, когда он его устанавливал, и никто не имел права требовать, чтобы аппарат работал.
— Пойдемте, — тихо произнесла Дагни.
— Если вы устали, мисс Таггерт, мы можем передохнуть.
— Со мной все в порядке. У нас нет времени на усталость.
— В этом наша большая ошибка, мисс Таггерт. Мы должны иногда находить время для отдыха.
Она коротко рассмеялась и шагнула на шпалы, подчеркнув этим свой ответ. Они продолжили путь. Идти по шпалам было нелегко, но когда они попытались пойти вдоль полотна, оказалось, что там идти еще труднее. Каблуки увязали в насыпи, податливой субстанции из смеси песка, гравия и глины, которая напоминала нечто среднее между жидкостью и пластилином. Пришлось вернуться назад. Теперь они словно переправлялись через реку, перепрыгивая с бревна на бревно.
Дагни думала, в какое огромное расстояние превратились какие-то пять миль пути, и о том, что узловая станция в тридцати милях отсюда теперь стала недостижимой. И это в эру железных дорог, построенных людьми, которые властвовали над тысячами миль трансконтинентальных линий. И что, вся сеть рельсов и огней, протянувшаяся от океана до океана, держалась на обрывке провода, на поломанном соединении внутри паршивого ржавого телефона? Нет, подумала Дагни, на чем-то более мощном и более тонком. Дорога держалась на контакте человеческих умов, которые знали, что существование проводов, поездов, рабочих мест — их самих и их взаимодействии — абсолютная истина, реальность, от которой не уйти. Но сами эти могучие умы исчезли, и судьба поезда весом в две тысячи тонн зависела теперь от силы ног Дагни и Келлога.
«Устала ли я?» — думала Дагни. Даже само движение было ей дорого, став маленькой частицей реальности в безжизненности окружающей пустыни. Да, ноги болели, неся слабость — и это не могло быть ничем другим посреди пространства, лишенного света и тьмы, на земле, которая не держала, но и не сдавалась под ногой, в тумане, что не двигался, но и не стоял на месте. Напряжение стало единственным доказательством их перемещения во времени и пространстве: в окружавшей пустоте ничто не изменило формы, отмечая продвижение вперед. Дагни всегда мучил вопрос о сектах, которые молились, призывая гибель Вселенной для достижения своего Идеала. Вот в таком мире они могли бы жить, там воплотилась бы их больная мечта…
Наконец, впереди возник зеленый сигнальный огонек, такой неожиданный посреди колышущейся неопределенности. У них появился ориентир, принесший им изрядное облегчение, но его нужно было достигнуть и оставить позади. Он казался пришельцем из далекого исчезнувшего мира, подобного звездам, свет которых виден еще долго после того, как они погаснут. Зеленый кружок мерцал, обозначая свободный путь, приглашал туда, куда двигаться было некому и нечему. Кто из философов провозгласил, что движение существует независимо от материальных объектов? — подумала она. Этот мир очень бы ему подошел.
Дагни заметила, что ускорила шаг, будто преодолевая сопротивление, не давившее, а засасывавшее ее. Посмотрев на Келлога, она увидела, что и он идет, словно борясь с бурей. Дагни казалось, что они двое — единственные люди, выжившие в… реальности. Две одинокие фигуры, пробивавшиеся не сквозь бурю, а сквозь небытие.
Келлог оглянулся первым, и Дагни проследила за его взглядом: позади уже не светился глазок далекого прожектора. Они не остановились. Глядя прямо перед собой, Келлог рассеянно сунул руку в карман, достал пачку сигарет и протянул ей. Она почти взяла сигарету, как вдруг схватила его за запястье и вырвала пачку из пальцев. На белом картоне красовалось единственное изображение — знак доллара.
— Дайте мне фонарик! — резко остановившись, приказала она.
Келлог послушно направил луч фонарика на коробку в ее руке.
Она заметила, как на его лице мелькнуло выражение удивления и… да, если она не ошиблась, радости!
Дагни не нашла на картонке ни торговой марки, ни адреса производителя — только знак доллара, нанесенный золотой краской. На сигаретах был тот же символ.
— Где вы это взяли? — спросила Дагни.
Келлог улыбнулся:
— Если вы знаете достаточно, чтобы задать такой вопрос, мисс Таггерт, вам следовало бы понимать, что я на него не отвечу.
— Я знаю, что это изображение что-то означает.
— Знак доллара? Очень многое. Он нарисован на каждой толстой свиноподобной фигуре в мультиках, чтобы обозначить обманщика, мошенника, негодяя клеймом зла. На деньгах свободной страны он обозначает достижение, успех, одаренность, мыслительную способность человека, и именно по этой причине используется как символ бесчестия и позора. Он сияет на лбу у таких людей, как Хэнк Риарден — печатью проклятия. Кстати, вы не знаете, откуда взялся это знак? Он обозначает инициалы Соединенных Штатов Америки.
Келлог отключил фонарик, но не двинулся вперед. Дагни увидела промелькнувшую по его лицу горькую улыбку.
— Известно ли вам, что Соединенные Штаты — единственная страна в истории, которая использовала собственную монограмму как символ греховности? Спросите у себя, почему это случилось. Спросите, как долго проживет страна, допустившая подобное? Чьи нравственные стандарты разрушили ее? Это единственная страна в истории, где богатство добыто не грабежом, а производством, не силой, а торговлей. Единственная страна, деньги которой были символом права человека на собственный разум, на работу, на жизнь, на счастье, на него самого. Если по стандартам современного мира зло таково, что оно является поводом проклинать нас, тогда мы — те, кто гонится за долларом и делает деньги — так примем этот закон, чтобы мир проклял нас! Мы выбрали жребий носить эмблему доллара на своем лбу гордо, как знак благородства, знак того, ради чего хотим жить и, если понадобится, умереть.