Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод)
Шрифт:
Словно искаженная фонограмма, за ее словами прозвучали недавние слова Лилиан. Какая бездонная пропасть разделяла этих женщин, какая невообразимая разница была в том, что каждая из них искала в нем и в жизни.
— Дагни, что ты думаешь о моем браке?
— У меня нет права думать о нем.
— Может быть, тебя что-то интересует?
— Раньше, пожалуй… до того, как я пришла в дом Эллиса Уайэтта. Потом все стало неважно.
— Ты не задала мне ни одного вопроса.
— И не стану.
Помолчав минуту, он сказал, глядя
— Я хочу, чтобы ты знала только одно: я не прикасался к ней с тех пор… после дома Эллиса Уайэтта.
— Я рада.
— Думаешь, я смог бы?
— Я никогда не позволяла себе думать об этом.
— Дагни, ты хочешь сказать, что если бы я… ты с этим бы смирилась?
— Да.
— И не возмутилась бы?
— Всеми фибрами души. Но, если бы ты сделал такой выбор, приняла бы его. Я хочу тебя, Хэнк.
Он взял ее руку и прижал к губам, она уловила мгновенное напряжение его тела, и внезапно он почти рухнул, впившись поцелуем в ее плечо. Потом, рванув, потянул ее к себе, уложил хрупкое тело в голубой сорочке себе на колени и обнял, без улыбки глядя так, словно ненавидел ее за эти слова, и одновременно больше всего на свете хотел их услышать.
Он наклонился к ее лицу, и она услышала вопрос, который он повторял снова и снова, всегда резко, словно наружу прорывалась его вечная тайная мука:
— Кто был твоим первым мужчиной?
Она откинулась, пытаясь отодвинуться от него, но он не позволил.
— Нет, Хэнк, — твердо ответила она.
Он улыбнулся короткой, напряженной улыбкой.
— Я знаю, ты не ответишь, но не перестану спрашивать, потому что никогда не приму того… до меня.
— Спроси себя, почему.
Он ответил, медленно проведя рукой от ее груди до колена, словно подтверждая свое обладание ее телом и одновременно ненавидя его.
— Потому что… то, что ты позволяешь мне делать… я не ожидал, что ты позволишь такое даже мне… но знать, что ты позволяла это другому мужчине и хотела, чтобы он это делал.
— Ты понимаешь, что говоришь? Что никогда не примешь моего влечения к тебе, никогда не примешь того, что я хочу тебя, как когда-то хотела другого?
— Это правда, — ответил он, понизив голос.
Она резко, почти грубо отпрянула от него, поднялась на ноги, взглянула сверху в низ с легкой улыбкой и сказала мягко:
— Знаешь, в чем твоя главная беда? Имея огромные возможности, ты так и не научился наслаждению. Ты всегда слишком категорично отказывал себе в удовольствиях. Ты хотел слишком многое вытерпеть.
— Он тоже так говорил.
— Кто?
— Франсиско д’Анкония.
Ему показалось, что это имя резануло ей слух, и она ответила на мгновение позже, чем он ожидал:
— Он тебе это сказал?
— Вообще-то
Через мгновение она спокойно заметила:
— Я видела, что ты с ним разговаривал. Кто из вас кого оскорбил на этот раз?
— Никто. Дагни, что ты о нем думаешь?
— Я думаю, что он специально устроил катастрофу, последствия которой мы все увидим завтра.
— Я знаю. И все-таки, что ты думаешь о нем как о человеке?
— Не знаю. Я должна думать, что он — самый развращенный человек из всех, кого я встречала.
— Ты должна думать? Но не думаешь?
— Нет. Не могу заставить себя в это поверить.
Риарден улыбнулся.
— Я тоже знаю эту его странность. Я знаю, что он лжец, бездельник, дешевый плейбой, самый порочный и безответственный человек, какого только можно вообразить. И все же, когда я смотрю на него, я чувствую, что он — единственный, кому я доверил бы свою жизнь.
Она ахнула.
— Хэнк, ты хочешь сказать, он тебе нравится?
— Я не знал, что это значит, когда нравится мужчина, не знал, как сильно мне этого не хватало, пока не встретил его.
— Господи, Хэнк, да ты влюбился в него!
— Да, наверное, — улыбнулся Риарден. — Почему это тебя пугает?
— Потому что… потому что я думаю, он причинит тебе боль каким-нибудь ужасным способом… и чем чаще ты будешь видеть его, тем будет хуже… тебе потребуется много времени, чтобы пережить все это, если, конечно, вообще что-то случится. Я чувствую, что должна предостеречь тебя, но не могу, ведь я и сама ни в чем не уверена, когда речь идет о нем, даже в том, кто он на самом деле — самый великий или самый низкий человек на Земле.
— Я не уверен ни в чем, кроме того, что он мне нравится.
— Но подумай о том, что он натворил. Он причинил боль не Джиму и Бойлу, он ранил тебя, меня, Кена Данаггера и всех остальных, потому что банда Джима запросто свалит все на нас, а это будет еще одно бедствие, похожее на пожар Уайэтта.
— Да… да, как пожар Уайэтта. Но знаешь, кажется, меня это не очень волнует. Еще одно несчастье? Все летит в тартарары, теперь это только вопрос времени — чуть раньше, чуть позже. Нам осталось только одно: стараться удержать судно на плаву как можно дольше, а потом кануть на дно вместе с ним.
— Так он этим извиняет свое поведение? Он хотел заставить тебя так думать?
— Нет. О нет! Когда я говорил с ним, у меня возникло странное чувство.
— Какое?
— Надежда.
Она кивнула, удивляясь, что чувствует то же, что и Хэнк.
— Не знаю, почему, — продолжал он, — но я смотрел на людей и видел, что в них нет ничего, кроме боли. Во всех, кроме Франсиско. Эта ужасная безнадежность вокруг нас исчезает только в его присутствии. И еще здесь. Больше нигде.