Атлант расправил плечи. Книга 1
Шрифт:
— Значительно крупнее.
Девушка немного помолчала, словно размышляя.
— Забавно, — грустно сказала она в ответ на какую-то свою мысль.
— Что забавно?
— Я когда-то читала книгу, в которой говорилось, что великие люди всегда несчастны, и чем они значительней — тем несчастней. Тогда это показалось мне нелепостью, но может быть, это правда.
— В большей степени, чем ты думаешь.
Девушка отвернулась. На ее лице отразилось беспокойство.
— Почему ты так переживаешь за великих людей? — спросил Таггарт. — Ты что, своего рода идолопоклонница, обожательница героев?
Она повернулась, посмотрела на него, и на ее оставшемся серьезным лице он
— Мистер Таггарт, чем же тогда восхищаться, кого уважать? — тихим, бесстрастным голосом ответила она.
Внезапно раздался скрипучий звук, не похожий ни на звонок, ни на гудок и продолжавший звучать с раздражающей настойчивостью.
Девушка вскинула голову, словно проснувшись от звона будильника.
— Пора закрываться, — вздохнув, с сожалением сказала она.
— Иди оденься, я подожду тебя на улице, — сказал Таггарт.
Она смотрела на него, широко раскрыв глаза, словно из всего, что могло случиться с ней в жизни, это было нечто, о чем она не смела даже помышлять.
— Кроме шуток? — прошептала она.
— Кроме шуток.
Девушка повернулась и побежала к двери служебного помещения, забыв о прилавке, о своих обязанностях и о том, что, принимая приглашение мужчины, женщине следует сохранять хладнокровие.
Некоторое время Таггарт стоял и, прищурившись, смотрел ей вслед. Он не пытался определить природу того, что чувствует, — никогда не разбираться в своих эмоциях было единственным жизненным правилом, которого он строго придерживался. Он просто ощущал это чувство в своей душе — оно было приятным, и он больше ничего не хотел о нем знать. Но это чувство породила мысль, которую он не хотел высказывать. Он часто встречался с девушками из более низких слоев общества, с девушками, которые с неутомимым притворством демонстрировали глубокое уважение к нему и по весьма очевидным причинам буквально осыпали его грубой лестью. Они не нравились ему, но и не вызывали отвращения. Их общество забавляло его, и он держался с ними на равных, участвуя в игре, которую считал вполне естественной для обеих сторон. Эта девушка была совсем другой.
В голове у него все время вертелись невысказанные слова: «Черт возьми, эта дурочка не лукавит».
Он с нетерпением ждал ее, стоя под дождем, сегодня вечером она оказалась единственным нужным ему человеком, и это не вызвало в нем беспокойства или удивления. Он не пытался определить, почему она нужна ему. А неопределенное и непроизнесенное не могло вылиться в противоречие.
Когда девушка вышла из магазина, Таггарту бросилось в глаза необыкновенное сочетание: ее лицо выражало застенчивость, но она шла с гордо поднятой головой. На ней был некрасивый плащ, казавшийся еще более безобразным из-за дешевых украшений на отворотах, и маленькая шляпка с плисовыми цветочками, вызывающе красовавшаяся среди ее кудряшек. Как ни странно, из-за гордо поднятой головы это убогое одеяние выглядело довольно привлекательным, было видно, что она умеет носить одежду, даже некрасивую.
— Хочешь, поедем ко мне и чего-нибудь выпьем? — предложил Таггарт.
Девушка молча кивнула в знак согласия, словно боялась, что не найдет нужных слов, чтобы выразить это. Затем, не глядя на него, она сказала, словно обращаясь к себе самой:
— Сегодня вечером вы никого не захотели видеть, но вы хотите побыть со мной…
Никогда в жизни он не слышал в голосе человека таких торжественных ноток гордости.
Она молча сидела рядом с ним в такси и смотрела на небоскребы, мимо которых они проезжали.
— Я слышала, что в Нью-Йорке случаются подобные вещи,
— Откуда ты родом? — Из Буффало.
— У тебя есть семья? — Вроде бы. Там же, в
— Что значит — вроде бы?
— Я ушла от них.
— Почему?
— Я подумала, что, если хочу чего-нибудь добиться в этой жизни, должна уйти.
— Но почему? Что случилось?
— Ничего. Ничего и не могло случиться. Именно это я и не могла больше выносить.
— То есть?
— Они… мистер Таггарт, мне кажется, я должна сказать вам правду. Мой отец всегда был неудачником и никчемным человеком, а матери было наплевать на это, и мне в конце концов надоело, что всегда получалось так, что из нас семерых только я имела постоянную работу, а им все время не везло. Я подумала, что, если не уеду, это меня добьет, и я, как и они, сгнию в этой дыре. Однажды я купила билет на поезд и уехала. Я даже не попрощалась с ними. —
Девушка тихонько хихикнула. — Мистер Таггарт, это был поезд вашей компании.
— Когда ты приехала в Нью-Йорк?
— Полгода назад.
— И ты здесь совсем одна?
— Да, — радостно ответила девушка.
— И что же ты хотела делать?
— Ну… добиться чего-нибудь своими силами.
— Чего?
— Не знаю… люди же добиваются своего в этом мире. Я смотрела на фотографии Нью-Йорка и думала. — Она указала на громадные здания за размытыми окнами такси. — Я думала: ведь кто-то же построил эти здания, кто-то не просто сидел и ныл, что на кухне грязно, крыша течет, водопровод забился и этот проклятый мир так опостыл что… — Она, вздрогнув, подняла голову и посмотрела ему глаза: — Мистер Таггарт, мы нищали на глазах, и нам было наплевать на это. Я не могла с этим смириться. Им действительно было все равно. Они не хотели и пальцем шевельнуть, даже чтобы вынести мусорное ведро. А соседка твердила, что я обязана им помогать, мол, неважно, что случится со мной, с ней — с любым из нас, потому что мы бессильны что-либо изменить. — Живой, веселый взгляд словно обнажил душу девушки, и Таггарт увидел, что ей очень тяжело и больно. — Я не хочу говорить о них, — сказала девушка, — тем более с таким человеком, как вы! То, что я встретила вас… С ними этого и быть не могло. И я вовсе не собираюсь делиться этим с ними. Это мое, а не их.
— Сколько тебе лет? — спросил Таггарт.
— Девятнадцать.
Уже у себя дома, глядя на нее в залитой светом гостиной, Таггарт подумал, что, если бы девушка ела несколько раз в день, у нее была бы очень хорошая фигура; для своего роста и телосложения девушка казалась слишком уж хрупкой. На ней было поношенное узкое черное платье, которое она пыталась скрасить довольно безвкусными пластмассовыми браслетами, побрякивавшими на запястье. Она рассматривала комнату, словно музей, где ничего нельзя трогать руками и нужно все запомнить, до мельчайших подробностей.
— Как тебя зовут? — спросил Таггарт.
— Шеррил Брукс.
— Садись, Шеррил, что ты стоишь.
Таггарт молча смешал коктейли, пока Шеррил послушно ждала, присев на краешек кресла. Когда он протянул ей стакан, она покорно сделала несколько глотков, но Таггарт знал, что она даже не распробовала, что пьет, сейчас ей было не до этого.
Он отпил из своего стакана и раздраженно поставил его на стол; ему тоже не хотелось пить. Таггарт молча ходил взад-вперед по комнате, зная, что ее глаза неотрывно следят за ним, и получая удовольствие от осознания этого, наслаждаясь чувством огромной значимости, которую приобретали в глазах этой девушки его движения, запонки, шнурки его туфель, лампы и пепельницы на его столе.