Атлант расправил плечи. Книга 3

Рэнд Айн

— Слишком опасно, — вмешался доктор Феррис. — Нельзя подпускать его близко к людям. Он может выкинуть что угодно.

— Он должен уступить, — упрямо твердил мистер Томпсон. — Должен присоединиться к нам. Один из вас должен…

— Нет! — закричал Юджин Лоусон. — Только не я! Я не хочу встречаться с ним! Ни разу! Мне незачем убеждаться!

— В чем? — спросил Джеймс Таггарт. В его голосе звучала опасная нотка безрассудной издевки. Лоусон не ответил. — Чего ты испугался? — Презрение в голосе Таггарта звучало намеренно подчеркнуто. Казалось, видя, что кто-то напуган

еще больше, чем он, Таггарт испытывал соблазн бросить вызов собственному страху. — В чем ты боишься убедиться, Юджин?

— Нет, нет, меня не убедить! Я ни за что не поверю! — Лоусон наполовину рычал, наполовину всхлипывал. — Вы не заставите меня потерять веру в человечество! Нельзя позволять, чтобы существовали такие люди! Безжалостный эгоист, который…

— Вы жалкая кучка хлюпиков-интеллигентов, вот вы кто, — презрительно сказал мистер Томпсон. — Я думал, вы сможете договориться с ним на его языке. А он вас всех перепугал до смерти. Идеи? Где же ваши идеи? Сделайте что-нибудь! Заставьте его присоединиться к нам! Завоюйте его!

— Беда в том, что он ничего не хочет, — сказал Мауч. — Что можно предложить человеку, которому ничего не надо?

— В смысле, — добавил Киннен, — что мы можем предложить человеку, который хочет жить?

— Заткнись! — взвизгнул Джеймс Таггарт. — Что ты говоришь? Откуда такие мысли?

— А почему ты визжишь? — спросил Киннен.

— Успокойтесь все! — скомандовал мистер Томпсон. — Друг с другом воевать мастера, а как дойдет до схватки с настоящим мужчиной…

— Так значит, он и вас охмурил? — встрепенулся Лоусон.

— Умерь свой пыл, — устало сказал мистер Томпсон. — Это самый крепкий орешек, который мне когда-либо попадался. Вам этого не понять. Крепче не бывает… — В его голос вкралась едва заметная нотка восхищения.

— И крепкий орешек можно расколоть, — небрежно процедил доктор Феррис, — я ведь объяснял вам как.

— Нет! — закричал мистер Томпсон. — Нет! Замолчи! Не хочу слушать тебя! Я тебя не слышал! — Его руки судорожно задвигались, словно он отчаянно пытался стряхнуть с себя что-то, что не хотел даже назвать. — Я ему сказал… что это неправда… что мы вовсе не… что я не… — Он неистово затряс головой, будто в одних словах уже таилась не ведомая, ни с чем не сравнимая опасность. — Нет, друзья, надо понять, что мы должны быть практичны и… осторожны. Дьявольски осторожны. Надо все провернуть мирно. Нельзя настраивать его против нас. Нельзя причинять ему вред. Мы не можем рисковать, с ним ничего не должно случиться. Потому что не будет его — не будет и нас. Он наша последняя надежда. На этот счет не должно быть недопонимания. Не будет его — и мы погибнем. Мы все это знаем и понимаем. — Он обвел всех взглядом. Они знали и понимали.

Мокрый снег валился и на следующее утро, покрывая первые полосы газет, которые сообщали о плодотворном, в духе полного взаимопонимания совещании вождей нации с Джоном Галтом, имевшем место вчера, во второй половине дня. На совещании был разработан план Джона Галта, который вскоре будет обнародован. Вечером снегопад усилился и толстым слоем покрыл мебель в комнатах жилого дома, у которого обрушился

фасад. Снег падал и на толпу людей, которые молча ждали у закрытой кассы фабрики, владелец которой исчез.

— В Южной Дакоте, — сообщил на следующее утро мистеру Томпсону Висли Мауч, — фермеры двинулись маршем на столицу штата, сжигая по пути все правительственные здания и все частные дома стоимостью выше десяти тысяч долларов.

— Калифорния разлетелась вдребезги, — сообщил он вечером. — Там идет гражданская война или, во всяком случае, нечто весьма на нее похожее. Они объявили, что выходят из Соединенных Штатов, но пока никто не знает, кто там стоит у власти. По всему штату идет вооруженная борьба между Народной партией во главе с Матушкой Чалмерс, приверженцами культа соевых бобов и поклонниками Востока, и движением «Назад, к Богу!» во главе с бывшими нефтепромышленниками.

— Мисс Таггарт! — взмолился мистер Томпсон, когда на следующее утро она вошла в его кабинет в отеле, приехав по его вызову. — Что будем делать?

Он спрашивал себя, почему раньше ему казалось, что она излучает какую-то успокаивающую энергию. Он смотрел на ее застывшее лицо, оно казалось спокойным, но это спокойствие начинало тревожить, когда проходили минута за минутой, а выражение не менялось — никакого признака эмоций, никакого следа переживаний. На ее лице в общем-то такое же выражение, как у других, думал он, за исключением какой-то особой складки у рта, которая свидетельствовала о стойкости.

— Я вам доверяю, мисс Таггарт. У вас больше ума, чем у всех моих молодцов, — просительным тоном говорил он. — Для страны вы сделали больше, чем любой из них, вы отыскали его для нас. Что нам делать? Теперь, когда все разваливается, только он может вывести нас из трясины, но он не хочет. Он отказался. Он просто отказывается вести нас. С подобным я никогда не сталкивался: человек не желает командовать. Мы умоляем его: приказывай, а он отвечает, что хочет выполнять приказы. Это чудовищно!

— Да, конечно.

— Как вы это понимаете? Как это объяснить?

— Он высокомерен и себялюбив, — сказала она, — тщеславный авантюрист, человек с непомерными амбициями и наглостью, игрок, делающий самые высокие ставки.

Все просто, думала она. Трудно ей пришлось бы в те давние времена, когда она считала язык орудием чести, которое надо использовать так, будто находишься под присягой, присягой верности реальному миру и уважения к людям. Теперь же все сводилось к произведению звуков, адресованных неодушевленным предметам и не имеющих отношения к таким понятиям, как реальность, гуманность, честь.

И в то первое утро не составило труда сообщить мистеру Томпсону о том, как она выследила Джона Галта до его дома. Не составило труда наблюдать, как мистер Томпсон причмокивал губами от удовольствия, расплывался в улыбках и снова и снова восклицал:

— Узнаю мою девочку! — и при этом торжествующе поглядывал на своих помощников с гордостью человека, чья интуиция, подсказывавшая ему, что ей можно верить, блестяще подтвердилась.

Не составило труда объяснить свой гнев и ненависть к Джону Галту: