Атлантический Штамм
Шрифт:
– Знакомься, – и он за руку ввел в кухню весьма молодую женщину.
Черт побери, я малость ошалел. Чтоб отец после смерти матери посмотрел хоть на одну женщину, это был нонсенс.
– Мария, – улыбчиво представилась она и протянула мне руку. Рука была рабочей, мозолистой, но ногти были чистые и от нее не воняло рыбешкой. Это меня сразу же расположило к ней.
– Ммм, оччень приятно, – пробурчал я. – Вы теперь, эээ, у нас будете жить?
– Начо, ну ты зачем так сплеча рубишь? – засмеялся отец, – Мы знакомы с ней всего месяц. Как-то неприлично так сразу вот…
– Если Ваш сын, мсье, меня приглашает, то я согласна хоть завтра – Мария кокетливо улыбнулась, и мы уселись ужинать.
Впервые
Мария оказалась прекрасной хозяйкой, работящей и очень успокаивающе действовала на моего сурового родителя. Отец практически перестал пить, снова усиленно стал работать в артели, и через какое-то время его опять избрали старостой и наше благосостояние поползло вверх. Я воистину понял какое магическое воздействие женщина может оказывать на мужчину, если она этого реально хочет. Не знаю, что уж Мария нашла в моем отце, но они казались весьма счастливой парой, ходили держась за руки, он никогда на нее не кричал, а она часто целовала его в лоб.
Идиллия!
Что касается школы, то первые дни после того как Антон Дюбуа застал меня за моим «свиданием» стали для меня настоящим адом. Я не убоялся последствий и пошел в школу, понимая, что, прячась, я лишь дам повод для домыслов. Едва войдя в маленькое здание своей alma-mater, я осознал, что на меня все вокруг показывают пальцем и открыто насмехаются. Кто-то швырнул в меня грязной бумажкой, а кто-то плюнул мне вслед. В классе я сел на свое место за партой и от меня тотчас отодвинулись мои однокашники. Воистину я стал изгоем.
Сам Антон, мнящий себя Цезарем местного уровня, открыто издевался надо мною каждую перемену. Так, я обнаружил что мой старенький рюкзак, где я носил учебники, оказался в школьном туалете. На стул мне подкладывали канцелярскую кнопку, один из «шакалов» Дюбуа, пытаясь выслужиться перед своим господином, пролил на мою тетрадку клей. Пальцем меня никто не трогал, боялись «заразиться позором», а вот мои вещи не щадили. Я возвращался домой угрюмый и морально униженный, внутри меня клокотала истинная ненависть к моему главному мучителю, но толковых планов мести у меня не было, я не мог даже представить, как же я смогу досадить Антону Дюбуа, постоянно находившемуся в кругу свои верных «шакалов» и к тому же являющемся сынком мэра острова.
Шли недели и страсти вокруг меня стали стихать. Так уж дети устроены что долго терзать жертву становится им скучно. От меня постепенно отстали, правда, по-прежнему не здоровались и старались обходить стороной. Но кнопки на стул подкладывать перестали.
Мария полностью обустроилась в нашем жилище. Везде воцарились порядок и чистота. Три раза в неделю она мыла полы, протирала пыль везде, заставила отца выстроить рядом с домом небольшой сарайчик для снастей, чтоб они не валялись по всему дому как это бывало ранее. У нас теперь всегда был горячий ужин, мы завели корову, которую Мария любовно доила и отныне мы пили какао с молоком. С чердака мы с отцом повыкидывали весь хлам, который там скопился за долгие годы, и, вооружившись молотками, обшили полностью его свежей доской, покрасили приятного бежевого цвета краской, вырезали несколько окошек прямо в крыше и у нас получилась уютная мансарда, где в жаркое время я спал или просто балдел, отдыхая от трудов.
Мария мне нравилась все больше. Отец полностью прекратил пить, следил за собой, успехи его артели неуклонно ползли вверх и отмечались регулярно начальством.
Прошел примерно год с тех пор как Мария появилась у нас в доме, а наше благосостояние стало уже бросаться в глаза: вокруг дома яркие цинии радовали глаз в разбитом ею цветнике, дорожка к дому была всегда посыпана свежим песочком, мы поставили новый забор и пустили по нему виноградные лозы.
Мне исполнилось шестнадцать, когда отец неожиданно подкатил к дому на ярко-зеленом мотоцикле «Хонда» со сдвоенным выхлопом. Деловито поставил агрегат у калитки, вытащил ключи из замка зажигания и с важным видом вошел в наш красиво цветущий дворик. Вокруг квохтали куры, была чертовски прекрасная погода! Я рубил дрова рядом с сараем, стараясь залихватскими ударами раскалывать чурку сразу на 4 части, что считалось особым шиком. Обернувшись на звук, я увидел подходящего ко мне отца. Что-то в его лице мне показалось чрезвычайно интересным.
– У кого-то сегодня важная дата, верно? – он непривычно улыбался.
Я смущенно улыбнулся.
– Не умею говорить речей! Это тебе, – и он протянул мне ключи от «Хонды».
Я потерял дар речи! Я конечно же, мечтал о байке, по телевизору регулярно смотрел американские боевики, но чтоб вот так, неожиданно и от кого?? От своего отца, который ранее мне не дарил ничего, кроме уныния!
Мария радостно улыбалась, стоя в нарядном переднике на крыльце. Жестом она пригласила нас на праздничный ужин.
Мой первый взрослый ужин был прекрасен. Мне налили красного сухого вина в узкий бокал. Я выпил, это был мой первый алкоголь в жизни. В голове закружилось. Стало легко и вольготно.
Мы ели, общались и смеялись. Это был самый лучший мой день рождения за всю жизнь. Мне не терпелось оседлать своего стального коня и взмахом руки отец позволил мне выйти из-за стола. Я помчался словно укушенный, во двор.
Моя первая поездка прошла на удивление хорошо. Я упал всего три раза, а уже через час научился управлять мотоциклом столь лихо, словно всю жизнь только на нем и ездил. Веселье и радость переполняли меня, я мчался по улочкам нашей коммуны, распугивая кур и собак, и неумолчный гвалт чаек сопровождал меня бесконечной тирадой.
За пару недель я научился кататься как профессиональный ездок, во всяком случае мне так казалось. Конечно же, не обходилось без казусов и падений, я как-то подвернул ногу, рассекал не единожды щеки и скулы, разбивал нос, но удовольствие того стоило. Это было время боевиков типа Терминатора и Крепких орешков, герои которых не слезали с байков и конечно же они стали нашими кумирами. Мужское сообщество, корпорация рыбаков, где ценилась грубая физическая сила и выносливость, где интеллектуальность была не просто не в моде, а даже преследовалась; тут не могло стать иных героев для подражания. Байки были у многих, мы устраивали гонки друг с другом, падали в пыль и грязь, разбивали себе лица, но здесь могло быть только так!
Еженедельно по субботам мы собирались крикливой шайкой, оседлывали своих стальных коней и мчались по извилистым улочкам наших трех коммун, несмотря на строжайшие запреты взрослых. Но какие к черту запреты, когда юность и гормоны определяли нашу жизнь от заката и до рассвета.
Мне как носителю обидного прозвища «платч», которое, впрочем, кроме как Антоном Дюбуа, в отношении меня более никем не применялось, было просто необходимо вернуть себе утраченный в столь постыдных обстоятельствах статус. Дело в том, что за прошедшие с того случая пару лет я сильно раздался в плечах, ежедневная тяжелая физическая работа в артели у отца и регулярный труд в домашнем хозяйстве сделали меня крайне выносливым юношей. Я мог без остановки пробежать пять километров, отжаться пятьдесят раз, держать руль байка тоже требовало немалых усилий. Как-то раз я серьезно набил морду одному из своих однокашников за то, что он назвал меня моим прозвищем, причем это видели все те, которые обычно ошивались в свите у Дюбуа. С тех пор если меня так и называли, то наверняка только за глаза, ибо законы мужской корпорации диктовали свою волю всем без исключения.