«Атлантида» вышла в океан
Шрифт:
В этот день она, очень скоро простившись с Озеровым, спустилась в бар третьего класса, чтобы ее никто не увидел, и выпила три двойных водки без воды.
В чем дело? Что за странное, незнакомое ей чувство? Ну да, она нравится, наверное, Озерову, и он нравится ей. И уж тут без «наверное». Но ведь ей и раньше нравились мужчины. Это что-то иное.
Но что? Не любовь же. Просто Озеров более интересный, чем те, кого она встречала раньше.
Накануне прихода «Атлантиды» в Александрию Мари вышла на верхнюю палубу раньше обычного. Она куталась в пуховую шаль, хотя с берега дул теплый ветерок. Заглянувший ей в лицо был бы поражен ее бледностью. Синие глаза казались черными.
Сегодня, зайдя после ужина в свою каюту, чтобы переодеться, она нашла аккуратно положенный на середину подушки квадратик бумаги. Там стояло всего два слова, напечатанные на машинке: «Форсируй. Сергей». Мари не дотронулась до листка. Достала зажигалку, закурила, облокотившись о борт иллюминатора, долго смотрела на море.
Значит, и на корабле она не свободна. И здесь следит за ней неотступный глаз. И так всю жизнь. Наивная дура! «Отпустим на все четыре стороны». Как же, отпустят они... Словно на вечной каторге, будет она волочить эти тяжкие цепи. Три дня ей дали почувствовать себя человеком, отпустили поводок. Но стоило на мгновенье забыться, хлестнули плеткой: «Форсируй»! А она-то размечталась... Вот человек, с которым она может просто так беседовать, смеяться, который, кажется, ей нравится. Это же объект! «Объект»! С ним надо провести «операцию». Его надо увлечь и предать.
— Мечтаем? — раздался за ее спиной знакомый голос.
Не оглядываясь, в инстинктивном порыве, Мари отпрянула назад, прижавшись к Озерову.
— Что-нибудь случилось? — спросил Озеров.
Она пришла в себя. Выпрямилась. Улыбнулась.
— Случилось, коллега, вас заждалась. Хотела пригласить в кино. Там демонстрируют русскую картину «Сорок первый».
— Да ну?—обрадовался Озеров.— Замечательная картина! Вы первый раз пойдете? — задал он машинально вопрос и сам же рассмеялся ему.
— Конечно,— серьезно ответила Мари. Она украдкой посмотрела в стекло какой-то двери, поправила прическу и, убедившись в том, что прически не существовало, вздохнула.
Они вышли на ярко освещенную часть палубы и по эскалатору спустились этажом ниже. Кинозал был рассчитан человек на пятьсот — шестьсот, но в нем редко набиралась и десятая часть этого числа.
Сегодня зал был полон. Слух о том, что будут демонстрировать знаменитый советский фильм, обошедший все экраны мира, разнесся по кораблю. Озеров заметил в зале не только снобов из первого класса, но даже кое-кого из пассажиров второго и третьего, пробравшихся сюда тайком и опасливо озиравшихся.
Звучала тихая музыка, свет был притушен, на экране сменялись рекламные диапозитивы.
Наконец лампы погасли — начался сеанс. Вначале долго и остроумно рекламировались какие-то пасты для чистки кастрюль, стиральные машины, пуговицы и другие необходимые на корабле вещи; затем возникли кадры кинохроники — арест известного убийцы, помолвка графа Парижского, трагический эпизод автогонки в Ланкашире, маневры бундесвера, приход американского авианосца в Японию... Далее следовала короткая музыкальная лента и кадры из картины, которая будет демонстрироваться здесь завтра.
Зажегся свет, снова зазвучала музыка, и билетерши в шортах стали разносить пиво и мороженое. После всего этого свет погас опять, и начался фильм.
Обычно во время демонстрации картины в зал входили и выходили из него, слышались разговоры, порой кого-нибудь вызывали к радиотелефону или в телеграфный зал.
На этот раз стояла тишина. Однажды громкий голос, как обычно, крикнул: «Мистера Портера вызывает Нью-Йорк!». И мгновенно из зала прозвучало раздраженно: «Не беспокоить до конца сеанса!». А вслед за этим еще один властный голос произнес: «Никого не беспокоить!». По всей вероятности, голос был хорошо знаком обслуживающему персоналу, потому что после этого никто уже не нарушал покоя зрителей.
...Когда погас экран, в зале еще некоторое время царила напряженная тишина, потом раздался робкий хлопок, еще один, еще, и вскоре аплодисменты разорвали тишину.
Зрители расходились, обсуждая виденное.
Озеров испытывал новое для него радостное чувство, знакомое каждому советскому человеку, присутствующему за рубежом на блистательной демонстрации нашего искусства.
— А? Маша,— спрашивал он. машинально направляясь со своей спутницей на их любимую кормовую площадку.— Здорово? Да? Я третий раз смотрю! И каждый раз восхищаюсь. Стриженов, по-моему, величайший актер. Видели бы вы его в «Оводе»!
Озеров продолжал увлеченно рассуждать.
— Как она могла так поступить? — неожиданно вырвалось у Мари.
Озеров спустился на землю. Он повернулся к своей спутнице.
— Как поступить? — спросил он несколько растерянно.
— Она же убила его, любила и убила...
— Она убила не любимого человека, а арестованного. Часовой приказал арестованному остановиться. Тот не выполнил приказа. Что оставалось часовому? Стрелять.
— Но она же любила его...
— Ну, скажите, Маша,— Озеров старался втолковать ей, как непонятливому ребенку,— вы понимаете, что значит долг?
— Долг?
— Да, долг! У каждого человека есть долг. По отношению к семье, товарищам, матери, женщине, любимому, старику, больному, утопающему… Ну мало ли там еще. Но главный, первый долг всякого — долг перед Родиной. Понимаете? Потому что Родина — это все: и семья, и мать, и товарищи, и ты сам, наконец. Ну вот вы, например, что выбрали бы, Францию или любимого? Разве не Францию?
— Францию?
— Ну да, Францию. Ведь французы славятся своим патриотизмом. Маша, что с вами? Вы какая-то... Да вы плачете! Как вам не стыдно, это же фильм...
Озеров растерянно смотрел на нее. Эта ночь, и эта почти незнакомая плачущая женщина...
Мари взяла себя в руки.
— Действительно замечательный фильм,— сказала она, вытирая глаза.— Он произвел на меня, как видите, огромное впечатление. Но все же,— продолжала она, помолчав,— если очень любишь человека, разве нельзя пожертвовать ради него всем на свете? Ведь в конце концов он бы никуда не убежал с этого острова...
Озеров улыбнулся.
— Искусство призвано обобщать. Конечно, в каждом конкретном случае человек ведет себя по-разному. Но мы говорим об общем правиле...