«Атлантида» вышла в океан
Шрифт:
— Вон! — истерически заорал Маккензи.— Вон! Вы уволены, вы больше не тренер, сегодня же возьму другого...
Одним словом, на следующий день на старт Зеленого кольца вышли семнадцать машин, в том числе управляемая Кларком Маккензи «Талбот-супер» с мотором V—8, на шинах «Маккензи».
...«Моторы!» — раздался усиленный репродуктором голос, и в то же мгновенье чудовищный грохот двигателей разорвал тишину этого чудесного летнего дня. Комиссар гонки резко опустил флажок. Пятьдесят тысяч зрителей, собравшиеся вдоль маршрута, застыли в напряженном ожидании.
Семнадцать приземистых, похожих на жуков, машин миновали линию старта и с грохотом исчезли за первым поворотом.
Современные автогонки сильно отличаются от первых в истории, когда в 1894 году маркиз де Дион в котелке и клетчатом пиджаке на своем паровом автомобиле выиграл приз, покрыв стодвадцатикилометровое расстояние от Парижа до Руана с невероятной по тем временам скоростью — 19,150 км в час! Сейчас зрители не успевали взглядом за проносившимися перед ними красными, желтыми, голубыми болидами.
Вцепившись в барьер ложи, Маккензи не сводил глаз с трассы. Бледный, как полотно, Штум стоял у ремонтной ямы с гаечным ключом в одной руке и с заячьей лапкой, на счастье,— в другой.
Грохот моторов исчез вдалеке, но вскоре снова стал нарастать. В ста двадцати метрах от трибун асфальтовая дорога, извиваясь, подобно черной змее, пролегала между двух зеленеющих холмов. Отсюда должна была появиться лидирующая машина.
Вот послышался жалобный, стремительно приближающийся вой мотора, потом яростный визг переключателя скоростей (с пятой на вторую) и снова грохот словно сорвавшегося с цепи мотора.
Зеленая машина с номером шесть на борту выскочила на мгновенье и со скоростью сто пятьдесят километров в час исчезла за очередным поворотом. Водитель в синем шлеме и закрывавших пол-лица очках слился с рулем.
— Кларк! — завопили на трибунах.— Кларк!
Маккензи с трудом перевел дыхание. Он осмотрелся. Перед ним на фоне густого зеленого леса красные извивающиеся буквы взывали: «Кто любит скорость — любит шины «Маккензи»! Над ним, в жарком, синем небе покачивались аэростаты в форме шин «Маккензи». Половина присутствующих надела на голову козырьки с надписью «Маккензи».
Солнце палило нещадно. Зрители без конца осушали банки с пивом и бутылки кока-кола, которые разносили мальчишки в желтых комбинезончиках.
А гонка продолжалась. Уже на первом круге Кларк опередил ближайшего соперника более чем на сто метров.
Пятый круг, десятый, пятнадцатый...
Катастрофа произошла на шестнадцатом...
И словно по иронии судьбы напротив трибуны, где стоял Маккензи. Здесь был особенно крутой поворот.
Кто мог потом сказать, почему это случилось? Гонка состоит не только из рева мотора и бешеных скоростей. Есть еще «мелочи» — гонщик должен одновременно следить за показателем оборотов, за спидометром, за дорогой, рассчитывать расстояние до несущихся навстречу виражей... Он должен прослушивать звук мотора с такой же чуткостью, с какой дирижер — игру своего оркестра. Он должен переключать скорости точно в назначенное мгновенье, ни на долю секунды раньше или позже; он должен выжимать на поворотах все, что может дать машина, каждый метр, и брать виражи с точностью, при которой лишний километр скорости выбросит его за кювет.
Нервной энергии, которой требует одна гонка, иной человек не израсходует за полжизни.
Зеленая машина, мчавшаяся впереди своих соперников уже на добрых два километра, не удержавшись в вираже, неожиданно с диким ревом свернула в сторону, взлетела, словно ракета, и, оставляя за собой огненный след, врезалась в толпу зрителей у дороги. Грохот взрыва заглушил отчаянные крики. Все произошло менее чем за секунду. На какое-то мгновенье наступила мертвая тишина, которая тут же была разорвана ревом мотора очередной приближающейся машины.
Завыли сирены санитарных автомобилей, примчались пожарные, полиция, фото- и кино-репортеры, толкая друг друга, бросились к дымящемуся кровавому месиву из металла и тел...
А надо всем по-прежнему синело безмятежное небо с шинами «Маккензи». По-прежнему по кольцу с ревом неслись машины...
Все пришло в движение, только Штум неподвижно застыл с заячьей лапкой в руке.
Маккензи не помнил, как, яростно разбрасывая людей, он подскочил к месту катастрофы, Кларка уже увезли. Отца допустили к нему лишь через час, но как ни старались врачи, они не смогли скрыть чудовищных следов катастрофы на мертвом лице.
...Кроме Кларка, погибло тринадцать зрителей, в том числе трое детей, сорок человек было ранено.
Провели следствие. Дежурного по трассе дисквалифицировали; механиков, готовивших «Талбот» Кларка, уволили. Штум, главный виновник несчастья, как установило следствие, получил три года тюрьмы. Залог за него, чтоб он мог остаться на свободе, никто не внес.
Через месяц после похорон сына Маккензи уехал в Европу, затем в США, в Южную Америку, вернулся лишь через полгода, чтобы получить еще один удар...
Несмотря на то, что Маккензи внешне оставался по-прежнему шумным, властным, гибель сына потрясла его. Он понимал, что Робби не преемник, что все с таким трудом возведенное здание могущества после его, Маккензи, смерти развалится на куски.
Но главным было даже не это. Мучили мысли о Кларке, о своей вине, и он глушил их, прогонял, еще больше работая, путешествуя, развивая во всех областях своей коммерческой империи бурную деятельность, зарабатывая все новые миллионы, создавая компании, расширяя предприятия. И все это делал, заведомо зная бессмысленность своих действий.
Оставшийся сын не стал ему дороже. Наоборот, Маккензи, по логике эгоиста, переложил на него часть своей собственной вины. Ну, почему погиб лучший, настоящий, а остался никудышный, слабый, ненадежный? Этот бездельник, бабник и кутила! Истинный паразит!
И когда на третий день после возвращения Маккензи домой начальник городской полиции позвонил ему ночью, сказав, что нужно немедленно встретиться, Маккензи сразу понял, что речь пойдет о Робби.
Начальник полиции приехал в штатском, сам за рулем машины. Он вошел, не снимая пальто, озабоченный и мрачный и, даже не заметив предложенного коньяка, приступил к делу.