Атлантида
Шрифт:
— Дайте мне мои пистолеты, — сказал я своей жене.
— Что случилось? — спросила она с испугом.
— Все пропало! Остается только спасти честь. Я хочу погибнуть на баррикадах.
— Ах, Казимир! — зарыдала она, падая в мои объятия. — Я вас не знала! Простите меня!
— Я прощаю вас, Аврелия, — ответил я с волнением и достоинством. — Я сам виноват перед вами.
Я быстро прекратил эту грустную сцену. Было шесть часов. На улице Бак я кликнул притаившийся за углом фиакр.
— Ты получишь двадцать франков на чай, — сказал я кучеру, — если доставишь меня на Лионский вокзал к марсельскому поезду, который отходит в шесть часов тридцать семь.
Дальше гетман
Шатаясь, я подошел к балкону.
Бледно-желтое солнце медленно подымалось из-за яркосиних гор.
XIV. ЧАСЫ ОЖИДАНИЯ
Свою удивительную историю Сент-Ави любил рассказывать мне по ночам, небольшими отрывками, со всеми ее фактическими и хронологическими подробностями, не забегая вперед и не упреждая событий назревавшей драмы, исход которой мне был известен заранее. Он делал это, конечно, не для усиления эффекта, — я чувствовал, что он был очень далек от подобного расчета, — а исключительно вследствие своего чрезвычайно нервного состояния, в которое он каждый раз впадал под влиянием столь необыкновенных воспоминаний.
В один из таких вечеров караван привез нам из Франции почту. Но письма, принесенные нам Шатленом, лежали нераспечатанными на маленьком столе. Свет фотофора, сиявшего, как бледная луна, среди необозримой путыни, позволял различать почерки адресов… Надо было видеть торжествующую улыбку Сент-Ави, когда я, отодвинув от себя рукой всю полученную корреспонденцию, сказал ему дрожавшим от нетерпения голосом: — Продолжай!
Он не заставил себя просить.
— Нет слов, чтобы описать тебе то лихорадочное волнение, которое не покидало меня с того момента, когда гетман Житомирский поведал мне свою биографию, и до той минуты, когда я снова очутился перед Антинеей. И самым странным в этом возбужденном состоянии было отсутствие в нем, в качестве побудительной причины, мысли о том, что, ведь, в сущности, я был приговорен к смерти. Напротив, мое волнение зависело исключительно от страстного ожидания события, которое означало бы мою гибель, — от приглашения Антинеи. Но она совсем не торопилась увидеть меня cпять. И именно это обстоятельство поддерживало болезненное раздражение моих нервов.
Были ли у меня, за эти долгие часы ожидания, минуты просветления? Не думаю. Я не помню, чтобы хоть один раз я себе сказал: «Послушай, и тебе не стыдно? Ты попал в тиски небывалого положения, и ты не только ничего не делаешь, чтобы вырваться из него, но еще благословляешь свое рабство и сам идешь навстречу своей погибели». Я даже не пытался скрасить свое явное желание остаться там, где я находился, предлогом, что бегство без Моранжа казалось мне недопустимым. И если его исчезновение вызывало во мне чувство глухого беспокойства, то по причинам, не имевшим ничего общего с надеждой, что он цел и невредим.
Впрочем, о том, что Моранж был жив и здоров, мне было известно. Правда, белые туареги, непосредственно служившие Антинее, не отличались сообщительностью, как не страдали многословием и окружавшие ее женщины. Таким образом, я узнал, например, от Сидии и Агиды, что мой спутник очень любил гранаты и терпеть не мог туземные кушанья из бананов; но как только я делал попытку получить от них какие-либо сведения иного рода, они испуганно убегали в бесконечные коридоры. Иначе обстояло дело с Танит-Зергой. Это милое создание питало, по-видимому, отвращение ко всему, что имело какое-либо отношение к Антинее. А между тем, я знал, что она была предана, как собака, своей госпоже. Но и она становилась немой, как только
Что касается белых туарегов, то расспрашивать эти мрачные призраки у меня не было никакой охоты. Да и шли они на это очень туго. Гетман Житомирский погружался всё глубже и глубже в алкоголь. Казалось, чтр после того вечера, когда он рассказал мне историю своей молодости, он окончательно утопил в вине те остатки здравого смысла, которые еще тлели у него в голове. Я изредка встречал его в коридорах, но он, завидев меня, быстро пробегал мимо, напевая слегка осипшим голосом арию из «Королевы Гортензии»;
Изабеллу, дочь мою, В жены я тебе даю, Ибо всех она милее, — Ты ж на свете всех смелее.
Пастор Спардек… Я с наслаждением вздул бы этого жадного и мелочного попа. А что до отвратительного старикашки с розеткой в петлице, невозмутимо писавшего ярлыки для красного мраморного зала, то каждый раз при встрече с ним у меня являлось неодолимое желание крикнуть ему в лицо: «Эй, эй, господин профессор! Какой редкий случай апокопа: AxXavtivea — Атлантида. Выпадение альфы, тау и ламбды. А «вот еще один интересный случай: Клементина. Апокоп каппы, ламбды, эты и ми 57 … Вот, если бы Моранж был с нами, он поведал бы вам по этому поводу множество ученых соображений. Но, увы! Моранж пренебрегает нашим обществом. Моранжа больше не видать».
57
Буквы греческого алфавита. Апокоп — в грамматике усечение слова. (Прим. перев.)
Мое страстное желание что-либо узнать встречало более благосклонный прием у старой негритянки-маникюрши Розиты; никогда еще я так усердно не холил свои ногти, как в эти дни томительного ожидания. Теперь — шесть лет спустя — ее, вероятно, уже нет в живых. Я не оскорблю, надеюсь, ее память, если замечу, что она очень любила выпить.
Бедная старушка оказывалась бессильной перед бутылками с вином, которые я приносил с собою и опоражнивал из вежливости вместе с ней.
В противоположность другим рабыням, обыкновенно направляемым торговцами Рата с юга в Турцию, Розита родилась в Константинополе и была привезена в Африку своим хозяином, назначенным каймакамом Радамеса… Но не жди, что я начну перегружать рассказом о злоключениях этой маникюрши свое повествование, и без того уже богатое всевозможными приключениями.
— Антинея, — говорила мне негритянка, — дочь ЭльХаджи-Ахмеда-бен-Гемамы, аменокала Хоггара и шейха великого племени Кель-Рела. Упорно отказываясь от замужества, она осталась безбрачной, так как в Хоггаре, над которым она ныне царствует, воля всякой женщины — закон. Она — двоюродная внучка сиди Эль-Сенусси, и ей стоит сказать слово, чтобы кровь руми потекла ручьями от Джерида до Туата и от Чада до Сенегала. Если бы она хотела, она могла бы жить в стране неверных. Но она предпочитает видеть их у себя.
— Знаешь ли ты Сегейр-бен-Шейха? — спросил я старуху. — Предан ли он своей госпоже?
— Только очень немногие знают здесь хорошо Сегейрбен-Шейха, так как он постоянно путешествует. Но он глубоко предан Антинее. Сегейр-бен-Шейх — сенусит, а Антинея — двоюродная сестра вождя этого племени. Кроме того, он обязан ей жизнью. Он — один из убийц великого кебира Флятерса. В свое время, опасаясь мести французов, аменокал азджерских туарегов Ихенухен требовал выдачи ему Сегейр-бен-Шейха. Когда повсюду в Сахаре его избегали и не хотели принимать, он нашел себе убежище у Антинеи.