Атлантида
Шрифт:
Сани легко, играючи скользили по льду прямиком к желтому огоньку, горевшему далеко впереди в окне их дома. Это светилась бабкина лампа, которая не раз даже в безлунные ночи указывала парусному мастеру верное направление. Если от гостиницы в Штебене идти на этот огонек, никуда не сворачивая, то везде на этом пути лед будет крепким и прочным.
— Эх и гульнем же напоследок! — прокричал охрипший Кильблок над ухом у жены, она не ответила и, стуча зубами от холода, лишь крепче прижала к себе маленького Густава,
Сил парусному мастеру, видно, было не занимать, усталости он вовсе не ощущал, хоть и не спал вторую ночь, и эта новая прогулка отлично пришлась ему по вкусу. Он дурачился напропалую, то и дело что есть мочи разогнав сани, вдруг отпускал их и бросался вдогонку, словно ястреб за добычей. Забавы ради он все сильней разгонял и толкал сани, жена даже вскрикивала.
Очертания их домика постепенно делались яснее, вот стали видны окошки, вот и бабка показалась в круге света от лампы — и вдруг наступила тьма.
Кильблок в испуге оглянулся и увидел страшную низко нависшую тучу, которая скрыла горизонт от края до края и, незаметно подкравшись за спиной, внезапно поглотила луну.
— Прибавим ходу, — сказал Кильблок и с удвоенным усердием налег на ручки саней.
Пока еще домик был освещен луной, но огромная тень тучи подползала по льду все ближе и ближе к берегу, и вот она надвинулась, захватила все озеро, и берег с домиком скрылись в кромешном мраке.
Кильблок уверенно мчал сани вперед, направляясь на огонек бабкиной лампы. Он успокаивал себя, что бояться нечего, и все же некая незримая сила подгоняла его, заставляла спешить.
Кильблок напрягся, он весь взмок, тело его горело.
Жена сжалась в комочек и судорожно прижимала к себе ребенка. Она не смела шевельнуться, слова сказать, будто опасалась, что это замедлит бег саней. Неизъяснимый страх стеснил ей грудь, лишь одно желание оставалось у нее — скорей бы уж приехать.
Меж тем стало совсем черно, Кильблок не различал во тьме жены, а она не видела ребенка. И, не умолкая, гудело под ледовой броней озеро. Невнятное ворчание, смутный гул, глухой утробный рев; под непрестанным напором снизу ледяной панцирь с оглушительным грохотом надламывался, лопался, покрываясь большими трещинами.
Привычный к подобным вещам Кильблок едва ли ощущал жуткую явь со всей остротой, но сейчас ему чудилось, будто под ногами у него огромная клетка, в которой мечутся свирепые хищные звери, они злобно рычат от голода и бросаются на стены своей тюрьмы, со скрежетом раздирая их острыми когтями и клыками.
Всюду вокруг по льду бежали трещины.
Кильблок вырос на озере, он знал, что лед двенадцатидюймовой толщины не может провалиться. Однако его воображение разыгралось и уже не внимало доводам здравого смысла. Порой ему мерещилось, что вот-вот разверзнется прямо под ногами черная пропасть, которая поглотит и его, и жену, и сына.
Вдруг, набежав издалека, их настиг громовой рокот, гулкий раскат оборвался глухим ударом у самых ног Кильблока.
Жена вскрикнула.
Кильблок хотел пошутить, уж не спятила ли его Марихен, но тут он увидел такое, отчего слова замерли у него на губах. Одинокий огонек, указывавший им дорогу, вдруг метнулся, побледнел, померк, на миг вспыхнул ярче… замерцал и… пропал окончательно.
— Господи помилуй, да что ж это старая там вытворяет? — вырвалось у Кильблока, и тут его мозг словно молнией опалило сознание по-настоящему серьезной опасности.
Он остановился, протер глаза: правда это или привиделось? Он было поверил, что ему просто померещилось — сетчатка глаза обманула его. Но вот обманчивые блики в глазах растаяли, и он словно окунулся во мрак. Все же Кильблок был уверен, что не собьется с пути, и стрелой бросился туда, где только что светился огонек.
Сквозь грохот и гул к нему прорывался из мрака голос жены, всячески поносившей и упрекавшей его: напрасно поехали, сидели бы лучше дома и всякое такое.
Прошло несколько минут. Теперь наконец-то послышался вроде собачий лай.
Кильблок облегченно перевел дух. И вдруг — отчаянный крик, удар, брызнули искры из-под коньков… Нечеловеческим усилием он рывком развернул и остановил сани.
Трясущаяся рука жены судорожно вцепилась в него: Кильблок понял, что Марихен заглянула в глаза смерти.
— Ну чего ты, миленькая, не бойся! Что такое стряслось? — успокаивал он жену, но голос у него дрожал, а сердце словно стиснула холодная, как лед, мертвая рука.
Марихен била дрожь, казалось, она потеряла дар речи.
— Ох, господи, боже мой, ох… — только и смогла она проговорить.
— Да что, что случилось-то? Вот трусиха! Говори скорей, господи, да говори же ты!
— Там… Там… — выдохнула жена, — я слышала, правда, слышала… Там вода! Открытая вода!
Он напряженно прислушался.
— Ничего не слыхать!
— Я видела, правда, видела… Совсем ясно видела… Прямо вот тут… Правда!
Кильблок старался проникнуть взглядом сквозь черную мглу — безуспешно. Он точно ослеп и напрасно силился разглядеть хоть что-нибудь пустыми глазницами.
— Ничего не вижу.
— Да ведь и пахнет водой! — Жена немного успокоилась.
Кильблок сказал, что все это ей просто приснилось, однако сам он чувствовал, как страх его растет.
Густавхен спал.
Кильблок медленно тронулся с места, но тут жена в смертельном страхе изо всех сил вцепилась в него, повисла, упираясь руками и ногами. Сквозь слезы она умоляла мужа вернуться назад, но он не остановился, и тогда Марихен окончательно лишилась разума.
— Провалимся мы, провалимся! — всхлипывала она.