Атлантида
Шрифт:
И Фридрих тщетно пытался отогнать от себя такое видение: этот качающийся и все же неустанно рвущийся и движущийся вперед плавучий дом, именуемый «Роландом», с сиреной, почти не слышной из-за шторма, застывает, онемев, на дне морском. Он видел как бы лежащим в стеклянном гробу могучий корабль со стаями рыб, скользящих по палубам, и с морской водой, заполнившей каюты, коридоры и салон со всеми его панелями орехового дерева, столами и вертящимися кожаными креслами с мягкой обивкой. Большой полип, медузы, рыбы и грибовидные красные актинии проникли на корабль, как проникают туда пассажиры. И, к ужасу Фридриха, там медленно, не выходя из круга, плавали трупы старшего стюарда Пфунднера и его, Фридриха, собственного стюарда, оба в форменной одежде. Это видение можно было счесть комичным, если бы оно не было таким ужасным и не запечатлевало весьма возможную
И Фридрих увидел себя самого в роли такого же разлагающегося существа, призрака, блуждающего по ужасному обиталищу, по улицам этой жуткой Винеты, [40] где каждый безмолвно, лишь со страшным жестом проходит мимо соседа. И у всех, казалось, в груди замер вопль, который они выражали тем, что отбрасывали голову назад либо вниз, или раскидывали в стороны руки, или стояли на них в холодящих душу позах, или широко раскрывали рты, или судорожно сжимали пальцы, или же, наоборот, растопыривали их. Чудилось, что машинисты медленно-медленно проверяют, как работает машина, но теперь, не подвластные больше закону тяготения, делают это не так, как раньше. Один из них, скрючившийся, словно бы застрял в колесе и так и заснул. Идя дальше призрачными тропами, Фридрих прошел к кочегарам, на которых катастрофа обрушилась во время работы. Некоторые из кочегаров еще держали в руках лопату, но поднять ее были не в силах. Сами они шевелились в воде, обхватив лопату, которая, однако, была недвижима. Все было кончено: они уже не могли поддерживать в топке огонь, а значит, и приводить в движение мощное судно. Палубные пассажиры, мужчины, женщины и дети, теснились, толкая друг друга, и все в той мрачной сутолоке выглядело так, что даже акула «морской кот», проникшая через трубу в кочегарку, а оттуда пробравшаяся сюда через машинное отделение, не отваживалась сунуться в эту толпу, чтобы утолить свой голод. Люди эти словно говорили: «Noli turbare circulos meos!» [41] Все они с небывалым напряжением погрузились в свои мысли — у них ведь было достаточно времени, чтобы поразмышлять о загадке жизни.
40
Винeта — крупный торговый центр славян на одном из островов в Балтийском море. По преданию, был поглощен морскими волнами, но в действительности был разрушен в XII в. датскими завоевателями.
41
«Не тронь моих чертежей!» (лат.) — слова, которыми, по преданию, Архимед встретил римского солдата-завоевателя, покушавшегося на его жизнь.
Вообще, можно было подумать, что все, кто принял здесь столь необычную позу, сделали это лишь для того, чтобы получше размышлять. Размышляли и те, кто ходил на руках, и кто сжимал пальцы, и кто их растопыривал, и кто, стоя лишь на одном пальце, касался ногами потолка. Только профессор Туссен, паривший по коридору навстречу Фридриху, поднимал правую руку, как бы говоря: «Художник коснеть не вправе! Нужно пошевеливаться, менять обстановку! И если, скажем, в Италии тебя не оценили по достоинству, тогда поезжай себе, как Леонардо да Винчи, во Францию или, пожалуй, даже в Страну Свободы!»
«Хочу жить, жить — и ничего более, — думал Фридрих, — готов, как Катон Старший, целый год идти пешком, вместо того чтобы проделать такой же путь за три дня на корабле». И только чтобы не попасть в общество этих распухших, посиневших мыслителей, он вышел прочь из мрачного склепа курилки и с больной головой и налившимися свинцом членами поплелся на палубу, где дикое дыхание шторма и хаотическое нагромождение снега, дождя и шипевших соленых брызг сняло с его души тяжесть кошмарного дурмана.
В закутке у лестницы Фридрих опять встретил маленькое общество, которое собиралось там за день до того и теперь расположилось на плотно сдвинутых палубных стульях. И профессор Туссен был среди этих пассажиров, и боязливый капитан барка, и высокий электротехник, в тот раз все объяснявший про подводный кабель. Кроме них там сидел еще и некий американский полковник, образцовый представитель своего весьма распространенного племени, который завел речь об обширнейшей сети железных дорог в Соединенных Штатах и высказывал мысли, натолкнувшиеся на европейский шовинизм долговязого электротехника, распалявшегося, несмотря на ненастье, все больше и больше. С обеих сторон было названо умопомрачительное число километров и приведены доводы в пользу железнодорожного транспорта того и другого континента.
— Мы идем лишь вполсилы, — обратился Туссен к Фридриху. — А вас не удивляет, что вся картина переменилась в один миг?
— Еще бы! Конечно, удивляет! — ответил Фридрих.
— В циклонах я, естественно, ничего не смыслю, — продолжал Туссен с гримасой, долженствовавшей изобразить улыбку, — но если верить морякам, то это циклонообразный шторм.
Маленький, толстый, боязливый капитан барка пояснил, что такое ненастье можно, пожалуй, и циклоном считать.
— Если бы я был на своем судне и поднялся бы шторм такой же силы и так же внезапно, у нас бы времени не хватило паруса убрать. С нынешними пароходами, слава богу, дело лучше обстоит. И все-таки на своем четырехмачтовом барке я себя чувствую лучше и хотел бы как можно скорее очутиться среди моих четырех столбов.
Фридрих расхохотался.
— Что до нашего «Роланда», господин капитан, — сказал он, — то я бы предпочел находиться сегодня не на нем, а в мюнхенском погребке, где угощают славным пивом. Ваши четыре столба меня не прельщают.
Виляющей походкой к ним подошел Ганс Фюлленберг и рассказал, что волною одним махом смыло с парохода спасательную шлюпку. И стоило ему произнести эти слова, как огромный водяной столб в мгновение ока вырос перед кораблем и накрыл его, склонившись набок и сорвав громкие возгласы с уст ошарашенных пассажиров.
— Великолепно! — воскликнул Фридрих. — Грандиозно!
— Жестокий шторм! — сказал капитан. — На циклон похож.
— Можете поверить, — послышался опять голос полковника, — что на одном лишь участке Нью-Йорк — Чикаго…
Туссен воскликнул:
— Прямо как Ниагарский водопад!
И в самом деле, набежавшая масса воды хлынула в вентиляционные шахты и трубы и так окатила мощный корпус корабля, что на нем буквально не осталось сухого места.
Ко всему еще стоял такой холод, что свой упорный, достойный восхищения рейс «Роланд» продолжал уже покрытый ледяной и снежной корой. Сосульки свисали с мачт и тросов. Вокруг капитанского мостика и штурманской рубки, на всех перилах и сгибах образовалось нечто вроде стеклянных сталактитов. Палуба стала совсем гладкой, и ходьба по ней была сопряжена с риском. На этот риск Фридрих пошел сразу же, как только распахнулась дверь Ингигерд и показалась развевающаяся по ветру копна белокурых девичьих волос. Ингигерд затащила его к себе.
Она приютила Зигфрида и Эллу Либлинг: у Розы, сказала Ингигерд, хватало хлопот с их матерью. Фридриху она была рада и спросила его, нужно ли готовить себя к опасности. Фридрих пожал плечами, но ее это не испугало. Скорее наоборот: прибавилось решительности. Она воскликнула:
— А каков это Ахляйтнер, а? Забрался в каюту и вопит: «Ах, бедная матушка! Бедная моя сестричка! Почему я тебя не послушался, мамочка!» И прочее в таком же духе! Ревмя ревет. И это мужчина! До чего противно!
Тут с ней сделался припадок смеха, и ей, как любому человеку на ее месте, который не хотел бы, чтобы его отшвырнуло, как какой-то пакет, в сторону, пришлось ухватиться за койку.
В эту минуту незримой рукою была убрана прочь каменная гора, под которой Фридрих похоронил юную грешницу Ингигерд.
Его восхищение ею еще больше усилилось, когда она вдруг захотела выйти на палубу, чтобы, спустившись оттуда вниз к Ахляйтнеру, утешить «этого старого осла». Но Фридрих такое не допустил.
Приход Фридриха снял с Ингигерд часть забот: он сразу же занялся малышами. Элла — Ингигерд дала ей свою куклу — сидела в одном углу дивана, укутав ножки в одеяло, а Зигфрид устроился на кровати. Держа колоду карт, он с усталым личиком довольно флегматично играл с воображаемым партнером.