Атланты. Моя кругосветная жизнь

Городницкий Александр Моисеевич

Кима, однако, не купишь. Острота и непримиримость его сатиры остаются прежними. Когда-то, много лет назад, от имени одного из своих литературных героев Юлий Ким написал песню с таким припевом: «Белеет мой парус, такой одинокий, на фоне стальных кораблей». Пожелаем этому парусу попутного ветра в наши грозящие штормовыми прогнозами дни, – он указывает нам верный курс.

Нельзя себе представить эпоху «поющих 60-х» и без Михаила Анчарова, о котором в последнее время незаслуженно забыли. С Анчаровым и с его песнями я впервые познакомился в 63-м году во время очередной командировки в Москву. Через каких-то знакомых я случайно попал на одно из частых в те поры песенных сборищ в непривычно просторную квартиру потомков Г.И. Петровского, председателя большевистской фракции Государственной думы, в печально

известный «Дом на набережной», населенный зловещими тенями убивавших и убиенных. «Ну, где этот ваш мальчик из Ленинграда?» – услышал я голос в передней, и в комнату шагнул плотный, как борец, черноволосый, коротко стриженный мужчина с правильными чертами лица и внимательными, часто моргающими глазами.

Из всех его песен тогда я знал только приписываемую ему, ставшую уже народной «От Москвы до Шанси», а в этот вечер я впервые услышал другие, сразу же полюбившиеся мне песни «МАЗы», «Органист», «Тихо капает вода – кап, кап» и многие другие. Яростная экспрессия этих песен на фоне мужественного облика их автора, опаленного пороховым дымом великой войны (я подумал, что он и моргает часто оттого, что глаза были раньше обожжены), и его рассказов о парашютно-десантных войсках, где он вроде бы служил в конце войны, произвели на меня сильнейшее впечатление.

Сам Анчаров только начинал тогда свое литературное поприще, считал себя прежде всего художником, жил в писательском доме в Лаврушинском переулке, в квартире своей тогдашней жены Джои Афиногеновой, был, как выяснилось, скор на выпивку и кулак и писал песни, с которыми довольно часто выступал. У него была удивительно обаятельная, уже утраченная ныне, «цыганская» темпераментная манера исполнения. В сочетании с сильным низким, «подлинно мужским» голосом она придавала особый колорит его песням. Да и гитара в его руках была старинная, инкрустированная, как мне тогда показалось, каким-то серебром и перламутром, чуть не из прошлого века.

В последующие годы Анчаров стал модным писателем. Ему начали наперебой заказывать сценарии телефильмов. Инсценировки по его произведениям охотно ставили московские театры. Песни были заброшены – он полностью ушел в прозу и драматургию. Но прошли годы, и вспыхнувший на какое-то время интерес к писателю Анчарову утих, и о нем мало-помалу забыли, взошли на литературном небосводе другие имена. И стало ясно, что, может быть, именно песни, написанные Михаилом Анчаровым в 50—60-е годы, в самом начале его, казалось бы, такой успешной литературной карьеры, одни только и воплотили в полной мере творческий и личностный талант художника, еще не зависевший в то время от железных тисков худсоветов и издательств.

Песни Анчарова не умозрительны, не «книжны», они написаны не «человеком со стороны». Автор темпераментно и яростно живет в самой гуще несчастной нашей городской жизни, внутри ее радостей и страданий, любви и ненависти. Все это обеспечивает незаслуженно забытым песням Михаила Анчарова долгое существование. В одной из его старых песен есть такие слова: «Мы бескровной войны чемпионы». Если знаменитый «гамбургский счет» Виктора Шкловского применить к авторской песне, то можно с уверенностью сказать, что одним из чемпионов этой бескровной борьбы за людские души и сердца, борьбы, которая все еще продолжается, был и остается Михаил Анчаров.

Когда песни гитарной началоВспоминаю в сегодняшнем дне,Михаил Леонидыч АнчаровОбязательно вспомнится мне.Литератор, художник и воин, —Все пути ему были даны,И витал над его головоюГрозный отблеск недавней войны.Был он вспыльчив и вздорен порою,Зная силу в своих кулаках,И гитару цыганского кроя,Как невесту качал на руках.Ах, мужские смертельные чары, —Не уехать от них, не уйти.Михаил Леонидыч АнчаровМногих женщин сгубил на пути.Лабиринтом

запутывал тропыНепролазный самшитовый лес.Напрягали упругие стропыПарашюты, что приняли вес.И в жару, и в январскую вьюгуБило время навылет и влет,И не шли наши кони по кругу,А вперед убегали, вперед.Миновала эпоха прелюдий.Годы мчатся стремительно вскачь,Шепчут на ухо старые люди,Что гэбэшник он был и стукач.Нас по-разному слава венчала,Но любой засыхает венок.Михаил Леонидыч Анчаров,Навсегда он теперь одинок.Но сквозь времени злые гримасыСнова песню его узнаю,Там, где стынут тяжелые МАЗыВозле неба, на самом краю.

В те же 60-е годы песни неожиданно начали писать и поэты, ранее писавшие только стихи. Возникновение этого, видимо, было следствием потребности более полного самовыражения, непосредственного авторского контакта с аудиторией. Наиболее ярко это выразилось в песнях Новеллы Матвеевой, создавшей в них удивительный акварельный гриновский мир добрых и грустных сказок («Страна Дельфиния», «Капитаны») или нежной и глубокой лирики («Окраины», «Любви моей ты боялся зря»). Негромкая, завораживающая задушевная интонация ее песен – полная противоположность громовому звучанию Высоцкого или Галича – была как кислород в безвоздушном пространстве той эпохи, порождала в поющих надежду на алые паруса на хмуром и пасмурном горизонте.

Помнится, в 1974 году, впервые попав на борту научно-исследовательского судна «Дмитрий Менделеев» в Австралию, в Мельбурн, и сойдя на берег, я обратил внимание на небольшой остров, темневший на горизонте напротив порта. Я спросил у своего спутника, как он называется. «Остров Кенгуру», – ответил он. Я вздрогнул от неожиданности, поскольку всерьез полагал, что имя это, как и «Страна Дельфиния», – сказочная выдумка из любимой мною песни Новеллы Матвеевой. Так удивился бы человек, которому вдруг показали реальный Лисс или Зурбаган.

Оглядываясь назад, не могу не признаться, что именно подобные сине-зеленым акварелям, пахнущие морской солью и солнцем, нагревшим палубные доски, песни Новеллы Матвеевой заставили меня в свое время навсегда связать свою судьбу с океаном. Мне нестерпимо захотелось увидеть и ощутить наяву так ярко нарисованный ею шумный и многокрасочный мир, где:

Двумя клинками сшиблись два теченья, —Пустился в пляску ящик от сигар,И, как король в пурпурном облаченье,При свете топки красен кочегар.

Те неизвестные страны, где:

… по прибрежью дружною пароюХодят рядком какаду с кукабаррою,А за утесами там носом к носу мыМожем столкнуться порой с утконосами.

Я не случайно вспомнил о Лиссе и Зурбагане, потому что когда я перечитываю стихи и слушаю песни Новеллы Матвеевой, то мне на память прежде всего приходит Александр Грин, всемогущий и беспомощный сказочник, так же, как и Новелла Матвеева, не избалованный реальной жизнью. Помню, в начале 60-х годов, когда я впервые услышал ее солнечные сказочные песни, я почему-то решил, что такие песни может писать только очень счастливый человек, некое зеленоглазое подобие Фрези Грант. Попав в первый раз в дом к Новелле Матвеевой и увидев чудовищный быт ее огромной неприютной коммуналки на Беговой улице с окнами, выходящими на железнодорожное полотно и Ваганьковское кладбище, я был потрясен. Каким могучим воображением художника, каким человеческим мужеством и оптимизмом должен обладать автор, придумавший свой сказочный мир в такой обстановке!