Аттила России
Шрифт:
— Этого никогда не будет! Лучше смерть…
— Да, но пока дойдет до смерти, сколько тебе придется перестрадать! А можно было бы тебя спасти, если бы…
— Если бы что?
— Если бы… Да ты опять рассердишься, пожалуй?
— Говори.
— Ты пойми: спасти тебя могу только я. Но дать тебе свободу — значит поплатиться и местом, и шкурой. Сбежишь ты — надо бежать и мне. А для чего я это сделаю? Вот если бы ты согласилась выйти за меня замуж, тогда я знал бы, что спасаю свою жену!
— Нет, этого никогда не будет!
— Разве я тебе так уж противен?
— Чего мне бояться? Хуже не будет! Но я просто ни за кого никогда замуж не выйду. А потом ты пойми: если я не уступаю желаниям Потемкина, так потому, что люблю не его, а другого. Из-за этого я и муку терплю. Так зачем я с тобой буду связываться? Захочу от муки избавиться, испугаюсь ее, так мне гораздо проще сказать Потемкину: «Бери меня!»
— Эк ты какая! Разве, по-твоему, все равно, что в законе, что в беззаконии? Ведь я не как-нибудь, я тебе честный венец предлагаю! Ты не бойся, я парень ух какой дошлый! Со мной не пропадешь!
— Ни так ни сяк я не хочу, и с немилым ни в законе, ни в беззаконии жить не стану.
— Ну, жаль мне тебя, красавица!
— Погоди жалеть: у меня есть брат, который не потерпит, чтобы меня без вины держали в тюрьме!
— Так вот ты на что надеешься? Но подумай сама: Державин и не узнает никогда, куда тебя запрятали. А если и узнает… Добро бы тебя посадили так себе, а то ведь на то имеется высочайший указ. Нет, девонька, если я тебе не помогу, так никто не поможет!
— А Бога забыл?
— Э, милая, недаром говорится: «До Бога высоко, до царя далеко»!..
Свищ долго уговаривал Бодену, но уговаривал разумно, мягко, необидно. И его даже не оскорбило, когда он понял, что тут «не пообедаешь»: втайне он ожидал этого, но не хотел опускать руки, не испробовав последнего средства.
Вообще во вторую часть пути их отношения значительно улучшились. Свищ был услужливее, добродушнее; Бодена не выказывала прежнего отвращения и довольно охотно разговаривала с ним.
В общем, ехали по-прежнему, если не считать того, что теперь вплоть до самого Петербурга Свищ держал окна кареты открытыми: ведь ему уже не приходилось скрывать от своей пленницы, куда ее везут. Только в нескольких верстах от Петербурга он снова захлопнул окна и спустил шторы. Однако до города они не доехали, а свернули влево и на седьмой день утром прибыли в Ораниенбаум.
Там Свищ сдал арестованную коменданту и в то же время передал ему записку Потемкина. В этой записке коменданту сообщалось, что арестантка — беглая монахиня Ирина — очень опасная государственная преступница, и ее надлежит держать в строжайшей тайне. Никто не должен знать о ее заключении, никого, под страхом наказания, комендант не имеет права пропускать к ней на свидания и должен по возможности лично сообщаться с нею, избегая посредства третьих лиц. В случае, если сестрица Ирина заболеет и понадобится врач, то лицо арестантки надлежит закрывать глухой маской; вообще — как можно меньше расспросов, как можно больше строгости.
— Понимаю! — сказал по прочтении письма комендант, покручивая концы своих рыжих
Затем он достал маску и плащ, подошел к карете, стоявшей во дворе крепости, подал Бодене и приказал ей закутаться. Убедившись через дверь, что она надела и маску и плащ, он собственноручно отвел ее в подземную комнату, где и запер ее.
Свищ, получив расписку коменданта, понесся в Петербург к Потемкину.
Часть четвертая. Из мрака тюрьмы к подножию трона
I
По прибытии в Петербург Державин первым делом отправился к светлейшему.
— А, приехал, ревизор! — весело встретил его Потемкин. — Ну, как там дела?
Державин кратко и деловито передал главную суть своего дознания и мнение о необходимости привлечения к ответственности тех или иных должностных лиц.
— Ну, ну, — милостиво сказал светлейший, сделав изрядную понюшку. — Знал я, что кроме хорошего из твоей командировки ничего не будет; дельный ты человек, брат Гавриил! Теперь отправляйся к государыне. Матушка царица уже неоднократно о тебе справляться изволила; она калужским делом очень интересуется.
— Я крайне польщен милостивыми словами вашей светлости, — ответил Державин, — но дерзаю заметить, что для меня самого из моей командировки ничего хорошего не вышло.
— Это почему?
— Потому что во время моего отсутствия таинственным образом исчезла нежно любимая мною двоюродная сестра Мария.
— Исчезла? — с видом величайшего изумления переспросил Потемкин. — Опомнись, батюшка, что ты говоришь! Разве у нас, в Петербурге, люди исчезают?
«Неужели возможно так притворяться?» — подумал Державин, не зная, что ему теперь и думать, и сказал вслух:
— Это случилось не в Петербурге, а в Москве, ваша светлость.
— В Москве? — еще больше удивился светлейший. — Да как же Мария попала туда? А потом, и в Москве тоже люди исчезают таинственным образом? Нет, тут, братец, что-то не то! Расскажи-ка ты мне все по порядку…
— Уезжая в Калугу, я взял Марию с собой до Москвы, так как там живет наша старая родственница, двоюродная тетка, которая хотела познакомиться с чудесным образом обретенной племянницей. Когда на обратном пути в Петербург я заехал за сестрой, тетка, рыдая, объявила мне, что Маша исчезла.
— Но как это случилось?
— Однажды утром невдалеке от теткиного дома показались цыгане. Маша отправилась посмотреть, как они поют и пляшут, но домой не вернулась.
— Так она, может, ушла с ними?
— Тетка сейчас же отправилась к полицмейстеру. Тот принял горячее участие, приказал найти цыган и обыскать их. Цыган поймали под самой Москвой, но при них никого не оказалось. Дальнейшие розыски не привели ни к чему: нигде не удалось найти ни малейшего следа пропавшей…
— Да это просто сказка какая-то! Человек не иголка; куда ему пропасть?