Аттила

Дан Феликс

Глава двенадцатая

На следующее утро обоим посольствам возвестили, что царь примет их в шестом часу дня.

Послов отвели в обширную приемную залу деревянного дворца.

Все большое полукруглое пространство с потолка до пола и по всем стенам обито и увешано было белоснежными полотняными занавесями, местами чередовавшимися с пестрыми шерстяными коврами.

Зала, полная гуннскими вельможами и воинами, вождями и послами иноземных племен, их свитами и домашней прислугой самого царя, представляла пеструю, движущуюся, красивую картину. Аттила сидел посредине залы на возвышении, к которому вели несколько ступеней, покрытых дорогими, тканными золотом, коврами. На этом возвышении стоял простой, без всяких украшений, деревянный стул,

с двумя ручками, на котором восседал могущественнейший властитель. Он был в том же костюме, в котором приехал вчера, без всяких новых украшений.

По указанию Эдико послы остановились у дверей залы и сделали глубокий поклон. Затем Максимин хотел взойти на ступеньки трона и лично передать Аттиле послание императора.

Но один из гуннских князей, Эцендрул, бросившись вперед, взял из рук посла пурпуровый папирус, столкнул патриция с нижней ступеньки, поднялся к трону и, преклонившись, положил послание на колени царя, который продолжал сидеть неподвижно, не дотрагиваясь до свитка.

– Собственноручное послание императора Феодосия, – громко произнес снизу рассерженный Максимин.

Аттила не двигался.

– Император желает тебе благополучия и долголетия. Медленно, взвешивая каждое слово, Аттила отвечал:

– Я желаю императору… то же самое… что, я знаю, он желает мне. Доставлена ли следуемая с обеих империй дань, Эдико?

– Да, господин, послы привезли ее.

– Ты пересчитал?

– Все верно до последнего солидия.

– Хорошо, но где же подарки от императоров? – после многозначительного молчания, громче и жестче продолжал царь. – Я выслушиваю только таких послов, которые являются с дарами. Хелхаль, видел ли ты их? Достойны они меня?

– Никакие дары не достойны твоего величия, господин. Но, соображаясь с посредственным достоинством обоих дарителей, они удовлетворительны.

– Раздели их между моими князьями, не забудь Ардариха и Валамера. Также Визигаста! Включи в их число и пламенного героя, юного сына короля скиров, знаменитого певца и арфиста! Пусть каждый получит по заслугам! Но что это? – И лицо его внезапно омрачилось. – Я вижу среди послов из Византии знакомое лицо, вон тот маленький, что стоит в стороне от других.

И он с угрозой посмотрел на Вигилия, уже сразу замеченного им при входе послов.

– Я уже однажды имел счастье в качестве толмача… – начал испуганный Вигилий.

– Как зовут эту жабу, Эдико?

– Вигилий, господин.

– Да, Вигилий! – продолжал Аттила, с досадой двинув правым коленом, так что нетронутое послание императора слетело на пол. – Как осмеливаешься ты, дерзкое животное, снова являться передо мною, прежде чем мне выданы все перебежчики? Ведь я приказал тебе перевести это требование твоему императору! Думаете вы, я потерплю, чтобы под вашими знаменами сражались против меня мои же беглые рабы? Все мои подданные пусть знают, что от Аттилы нет бегства, от его гнева нет спасения. Никакая крепость, никакая городская стена не могут служить защитой от меня: вот этой рукою я вырву моих врагов из золотых дворцов самой Византии!

И он протянул вперед правую руку.

– Мы явились сообщить тебе, – боязливо начал Вигилий, – что в нашей стране осталось лишь семнадцать беглецов или перебежчиков, как ты называешь их. Но они уже отосланы к Эгинтию, начальнику пограничных войск в империи, и он немедленно доставит их тебе в цепях.

– Семнадцать? Ты еще узнаешь их настоящее число. Вы же, посланники императора Равенны, знайте: я отказываюсь от выдачи мне похитителя моей военной добычи из Виминациума, но на условии, о котором вы услышите после. Кто здесь Максимин, достойнейший сенатор императора Византии?

– Мое имя Магнус Аврелий Максимин.

Взор царя, серьезный и благосклонный, остановился на благородном лице старика.

– Дозволь, о повелитель гуннов… – начал Приск.

– Когда со мною говорят, меня называют господин…

– Дозволь, о господин гуннов…

Аттила скривился, но втихомолку, его рассмешила изворотливость ритора, который продолжал:

– Дозволь мне, по повелению моего императора, изложить тебе ясно и подробно все обстоятельства дела.

Ты требуешь от императора Феодосия выдачи всех тех, называемых тобою перебежчиками, которые вследствие каких-либо причин предпочли выселение пребыванию под твоим крепким владычеством. Это происходит, вероятно, потому, что твои законники не всегда судят твоих подданных столь справедливо и мудро, как без сомнения ты сам желал бы. Грустно и тяжело для нашего императора выдавать тебе искавших у него защиты… но по твоему нахмуренному челу, я вижу, что не прав… хорошо, они будут выданы! Затем, кроме следуемой тебе дани, ты требуешь еще дань на год вперед под угрозой немедленного нападения! Мы привезли сюда шесть тысяч фунтов золота. Тебе же тотчас нужно еще тысячу двести фунтов. Вследствие опоздания нашего ответа, из-за скверных дорог в твоем царстве, ты уже отнял у нас, ограбил и сжег Виминациум, Ратиарию и многие другие наши города. За каждого удержанного нами перебежчика ты требуешь по двенадцати золотых солидий! К сожалению, мы уполномочены в крайнем случае удовлетворить тебя во всем. Но мы молим тебя: не настаивай на этом! Ты не можешь себе представить, в каком положении наши несчастные провинции. Города в придунайской области опустошаются толпами твоих всадников, не выпускающих ни одного жителя за городские стены и не пропускающих туда ни одной повозки с хлебом! Внутри жителей безжалостно сосут императорские чиновники, собирающие для тебя дань. Они срывают последнюю одежду с бедняков и уносят последнюю постель, так что многие из них уже покончили со своей жизнью. Да еще посланники твои в Византии требуют себе таких даров, которые одни могут довести нас до разорения. Говорят, что ради этого ты так часто и удостаиваешь нас своими посольствами.

Смелость ритора забавляла Аттилу, и он далеко не неприязненно ответил:

– Они могут принимать дары, лишь бы не с целью подкупа.

– Император, – с горечью заговорил Максимин, – для удовлетворения тебя, вынужден был предписать сенаторским родам продать их наследственные драгоценности, так же как необходимую для стола золотую и серебряную посуду, а лучшие вина…

– Я пью только воду из этого деревянного кубка, о патриций, – прервал его Аттила, поднимая кубок и отпивая глоток, после чего обтер рукою свои толстые губы. – Вы жалуетесь, что ваша государственная казна пуста, – продолжал он, – но почему она пуста? Потому что императоры ваши тратят громадные деньги на бессмысленные зрелища, состязания, на ненужную роскошь, на изумительные постройки! Народ, у которого нет больше достатка в железе, чтобы отразить соседей, должен и свое золото отдавать этим соседям, имеющим на него неоспоримое право. Как дерзаете вы так расточать мое золото, хранящееся в ваших сундуках? Но однако, какой я варварский болтун, не так ли, мудрый ритор Приск? Прости, благородный патриций, мы, гунны, умеем только ездить верхом, а не сплетать красивые речи. Да и дела свои я не способен разбирать по порядку. Вот я беседую с вами, а между тем еще не расспросил моего посла, Эдико, как он исполнил свое поручение и как провел время в великолепной Византии?

Послы изумленно переглянулись.

– Неужели он и в самом деле еще не расспросил его? – прошептал Примут в недоумении.

– Наверное! – также тихо отвечал Приск. – Внимание, о Максимин! Сейчас мы узнаем тайну Эдико!

Глава тринадцатая

Говори откровенно, – приказал царь, – этих византийцев незачем стесняться. Они ведь друзья наши, а от друзей у гуннов нет тайн.

Эдико выступил вперед, глубоко поклонился и начал совершенно спокойно:

– В несравненной Византии я видел, слышал и испытал нечто невероятное. Правду сказал тот готский король, который, прожив в этом городе несколько дней, воскликнул:

«Здесь существует множество вещей возможных и столько же невозможных!»

Послы обменялись довольными взглядами.

– Даже невозможных? – медленно спросил Аттила.

– Суди сам, мой господин, возможно или невозможно то, что пережил я, твой посол. Ты сам назовешь это невозможным. И доказательство я положу на твои колени.