Аусвельмские охотники
Шрифт:
– Не зли меня. Ни в коем случае не зли. Представь, что рядом с тобой дикий зверь, большой и опасный. Спрячь все ножи. Если я все-таки брошусь, голыми руками наврежу меньше. И не вздумай надо мной смеяться! Во-первых, тогда я точно брошусь. А во-вторых, я все запомню, и тогда ты станешь моим смертельным врагом!
Под конец в ее голосе уже зазвучали истерические нотки, но ей было все равно. Кайс остался хладнокровен.
– А ты не попытаешься удрать в лес, к примеру?
– А это уж зависит от твоего поведения, – фыркнула Эрна.
– Хорошо, я тебя понял, – Кайс спокойно кивнул. – Когда это произойдет? И как я пойму, что уже?
– Вскоре после наступления темноты. И этот момент ты не пропустишь, не бойся.
***
Незадолго до того, как солнце скрылось за горизонтом, они остановились
Кайс настрогал ножом тонких щепочек и коры, сложил кучкой и, высунув от усердия кончик языка, принялся поджигать. Костер разгорелся с первой спички. Вообще, во всех его движениях чувствовалось, что подобные лесные походы для него не просто привычны, а давно стали частью его образа жизни. Эрна против своей воли начала понемногу успокаиваться. Надежность, которой веяло от ее спутника, подействовала на нее благотворным образом.
Широко расставив крупные коленки, Кайс что-то крошил в котелок. На его губах была рассеянная полуулыбка. Вечно он улыбается. Эрна не могла вспомнить, чтобы он хмурился. Во всем это мерещилось что-то наигранное. Но пусть только попробует ухмыльнуться ночью! Кайс тем временем подвесил котелок над огнем, сел на место, обхватив руками колени. По его запястью соскользнул к кисти тоненький браслет. Эрна вспомнила, что замечала эту штуку и раньше. Кажется, он постоянно его носил. Эрна вдруг заинтересовалась этим украшением. Обычно мужчины не носят ничего подобного. В свете костра она разглядела, что браслет был сплетен из ниток и нескольких разноцветных бусин. Очень грубая работа, слишком простая композиция, даже Эрна, при всей нелюбви к ручному труду, могла бы сделать что-то более изящное.
– Что это за ерунду ты постоянно носишь? – грубовато спросила она.
– А, это? – Кайс поднял руку и глянул на браслет с нежностью. – Когда я уходил из дома, мама дала мне это с собой. На удачу.
Мама дала. Эрна сморщилась. Маменькин сынок. Эрна постаралась бы избавиться от такого убожества за ближайшим поворотом.
– И давно ты ушел из дома?
– Мне было пятнадцать, – он задумался. – Получается, тринадцать лет назад.
– И все это время таскаешь его? Не снимая?
– А он и не снимается. – Кайс сунул ей свое запястье почти под нос, чтобы она могла разглядеть получше. Браслет действительно оказался пригнанным очень плотно, едва ли можно было бы стащить его с руки, не разрезав. Эрна отметила, что нитки, из которых он был сделан, чрезвычайно хорошего качества. За столько лет непрерывного ношения не истрепались, даже, кажется, не выцвели. Стеклянные бусины блестели, как новенькие.
Дальше сидели молча. Сухо потрескивал костер, метал к небу искры. Все так же в молчании охотники поужинали, и теперь в котелке кипятилась вода для чая. Стало уже совсем темно. Огромный плащ казался Эрне уютным и безопасным убежищем. Кожа лица горела от жара костра. Мысли начинали путаться, как бывает, когда засыпаешь. Луна, плывущая среди веток, стала ярче. Четче проступили запахи. Звенели ночные насекомые.
Эрна, вытянув руки вниз, между колен, сладко, от души, потянулась. Она заново ощущала свое тело, каждую его мышцу, каждый участок кожи. Казалось упоительным просто быть, существовать, дышать, видеть и слышать этот мир и ни о чем не думать. Смутные воспоминания о том времени, когда беспокойный ум являлся определяющим фактором бытия, еще немного мешались где-то на краю сознания, как заноза. Но значения они больше не имели, на первый план выступили простые, ясные, не подлежащие сомнениям реакции. Она слегка зарычала, не в качестве угрозы, а просто от удовольствия, и с любопытством воззрилась на человека, сидящего у костра неподалеку от нее.
– Что, уже? – догадался он.
Как бы Эрна ни пыталась представить себя кровожадным и опасным хищником, на самом деле вторая ее натура отличалась исключительным благодушием. Даже в ту пору, когда она была совсем маленькой, до того, как разобрались, что с ней происходит, и дети, испуганные ее странным поведением, убегали от нее, а то и вовсе начинали швыряться камнями, даже тогда она предпочитала просто отбегать в сторону. В раннем детстве ее превращения происходили исключительно днем, так что сверстники узнали о том, что она странная, даже раньше, чем ее родители. После, когда превращение заканчивалось, Эрна вспоминала свои – не мысли, конечно, но чувства – и ужасалась тому, как легко она могла бы убить. В ее голове легко возникали образы: взять, к примеру, камень потяжелее и размозжить голову. Ничто, никакие соображения не остановили бы ее тогда. Не было страха, не было понятия о том, что убивать плохо, не было предчувствия последствий. Убийство в ее представлении стало бы вполне адекватным ответом на брошенный камень. Именно тогда она и начала бояться и стыдиться самой себя. Она понимала, как тонка, как ненадежна грань, отделяющая ее от преступления: единственное, что ее останавливало, было неистребимое природное благодушие. Она просто не хотела никого убивать. Страшно представить, что было бы, окажись она чуточку более агрессивной. Скорее всего, не дожила бы до своих лет. Кто-нибудь прикончил бы ее еще тогда, в детстве.
Вот и теперь первой реакцией на оказавшегося рядом человека стало добродушное любопытство. Эрна склонила голову набок и смотрела на него, не мигая. Хотелось подойти поближе, обнюхать, разобраться, что за человек, но природная осторожность брала свое. Она напружинилась, готовая в любой момент убегать.
Человек тоже двигался с чрезвычайной осторожностью. Неотрывно глядя ей в глаза, он сместился чуть ближе. Эрна напряглась. Он протянул руку к сумке, и тут же Эрна сорвалась с места, в несколько прыжков оказалась в темноте под еловыми лапами и там замерла, припав к земле. Замер и человек. Потом, убедившись, что она больше не убегает, возобновил осторожное движение. Его рука скользнула в сумку, а когда показалась наружу, ноздри Эрны затрепетали с вожделением. Человек вытащил кусок колбасы.
Совсем не страшный, думала Эрна, но не словами, а, скорее, ощущениями. Как будто даже знакомый. Шли ведь вместе весь день. И у него колбаса. Он ведь поделится, не сожрет все сам. Подойти и попросить. А если не отдаст, отобрать. Не то, чтобы очень уж хочется есть, но колбаса! Только очень уж он большой. Наверное, сильный, не захочет делиться, и как заставишь? Начнет еще камнями швыряться. Но у него колбаса.
Мужчина протянул руку с лакомством, внимательно посмотрел Эрне в глаза и очень серьезно сказал:
– Куть-куть-куть!
Она решилась. Осторожно, мелкими шажками, начала приближаться, не сводя взгляда с протянутой руки. Когда расстояние еще оставалось достаточным, чтобы успеть отпрыгнуть, присела на корточки и протянула руку. Тянуться пришлось далеко, но наконец кончики ее пальцев сомкнулись на вожделенном куске. Пальцы человека немедленно разжались. Эрна слопала колбасу торопливо, в три укуса, пока не успели отобрать.
Человек слегка улыбнулся ей, не разжимая губ. Тогда и Эрна улыбнулась, сразу почувствовав себя увереннее. Конечно, он не опасен. Они же шли куда-то вместе целый день. И у него полная сумка вкуснятины. Эрна устроилась возле костра уже основательнее. Убедившись, что она больше не убегает, мужчина тоже начал действовать смелее. Снял с огня давно закипевший котелок, бросил в него щепотку чая. Немного выждав, зачерпнул кружкой, а потом, немного поразмыслив, наполнил и кружку Эрны тоже. Поставил на землю, кивнул приглашающе, мол, если захочешь… Несмотря на звериный образ мыслей, человеческие привычки Эрны никуда не девались. Она взяла кружку и с удовольствием принюхалась.
Они сидели, переглядываясь, и пили чай. Эрне стало совсем спокойно. Она начала думать, что если бы он решился подойти, она, наверное, даже разрешила бы себя погладить. Но ластиться сама, конечно же, не станет. Ее спутник не торопился сокращать дистанцию. Кажется, имеющаяся его тоже полностью устраивала.
Усталость, наконец, взяла свое. Эрне нечасто случалось ходить так далеко и так долго. Она поплотнее закуталась в свой безразмерный плащ, свернулась калачиком на земле возле костра, где пламя немного согревало, и зажмурилась. Слух ее стал еще чутче: что сейчас сделает человек, когда сочтет ее беззащитной? Человек не шелохнулся.