Аутодафе
Шрифт:
Когда я потом думал об этом, то удивлялся смыслу этих молитв, и особенно потому, что ведь уже существовало государство Израиль. Но я никогда не подвергал сомнению никаких поступков этого великого мужа.
Уроки в школе начинались в восемь, и до полудня мы занимались предметами, связанными с иудаизмом, главным образом грамматикой и Библией. В начальных классах мы в основном изучали «историческую» часть — Ноев ковчег, Вавилонская башня, разноцветное одеяние Иосифа. По мере нашего физического и морального взросления, то бишь в возрасте одиннадцати-двенадцати лет,
Первые две части его дают основополагающие установки исходя из сути самого предмета. Они содержат ни много ни мало четыре тысячи правил и постулатов.
Иногда я удивлялся, как отцу удается удерживать в голове такое количество информации. Он в самом деле знал на память не только сами заповеди, но и обширные комментарии к ним.
Изучение Талмуда было сродни начальному курсу правоведения. Мы начали с обязанностей, касающихся утраченной собственности, так что к концу семестра я знал, что надлежит делать в случае, если мне попадутся на дороге рассыпанные яблоки — могу ли я оставить их себе или должен вернуть.
В полдень мы отправлялись на обеденный перерыв, где общались со своими сверстницами из женских классов — иудаику мальчики и девочки изучали раздельно. После десерта, который всегда представлял собой салат из кубиков консервированных фруктов, мы прочитывали молитву, и старшие мальчики должны были мчаться наверх в синагогу для чтения дневных благословений, после чего начиналась светская часть уроков.
С часу до половины пятого мы оказывались совершенно в ином мире. Теперь это была обычная нью-йоркская школа. Естественно, начинали мы с клятвы на американский флаг. На этих занятиях вместе с нами были и девочки. Подозреваю, какой-то мудрец наших дней постановил, что не будет вреда, если изучать гражданское право, английский и географию оба пола будут вместе и в одном помещении.
Заканчивали мы всегда затемно, за исключением пятницы, когда в преддверии шабата нас распускали раньше.
Я устало плелся домой и, если удавалось добраться целым и невредимым, сразу садился за стол и уминал все, что ни сготовила мама. После ужина я оставался за столом и готовил уроки, и религиозные и светские, до тех пор, пока мама не сочтет, что мне уже пора отдохнуть.
В детстве я очень мало времени проводил в постели. По сути дела, единственный раз я валялся под одеялом дольше нескольких часов, когда болел корью.
При всей ее потогонной системе, я любил школу. Для моего жадного до знаний ума это было как два пира в день. Но суббота оставалась для меня особым Судным днем. В субботу я должен был показывать отцу, чему научился за неделю.
Он был в моей жизни носителем абсолютного могущества — в точности так я представлял себе иудейского Господа. Непонятного, непостижимого.
И способного на гнев.
2
Тимоти
Приходская школа Сент-Грегори была религиозной вдвойне. Каждый день девочки и мальчики начинали с символов веры — католицизма и американизма.
Независимо от погоды, они собирались на забетонированном школьном дворе, где под руководством сестры Марии Непорочной (фамилия ее была Бернард) сначала произносили клятву на флаг, а уже потом — «Отче наш». В холодные зимние дни слова вылетали из детских ртов, сопровождаемые облачками пара, иногда — что весьма символично — создавая в школьном дворе эффект спустившегося на землю облака.
Затем они в почтительном молчании топали гуськом в школу — они боялись линейки сестры Марии Бернард не меньше, чем адского пламени и вечного проклятия.
Были и отдельные исключения. Независимые ребята типа Эда Макги и Тима Хогана обладали достаточной смелостью, чтобы поставить на карту перспективы царствия небесного ради того, чтобы подергать за косички Изабель О’Брайен.
Такие проявления хулиганства приводили сестру Марию в отчаяние, заставляя усомниться в возможности спасения мальчиков. К концу сентября она стала включать в свои вечерние молитвы специальную мольбу к Святой Деве Марии, чтобы та поскорее послала окончание семестра. Пусть эта неисправимая парочка терроризирует чью-нибудь более крепкую душу!
При входе в каждый класс стояла чаша со святой водой, дабы каждый ребенок мог омочить пальцы и сам себя благословить. Либо (как делали Тим и Эд) обрызгать какому-нибудь бедолаге шею.
С точки зрения учебного плана приходская школа мало отличалась от обычной муниципальной школы. В него входили математика, основы права, английский, география и тому подобные предметы — с одним существенным дополнением. Начиная с детсадовских групп сестры усиленно давали понять, что в школе Святого Григория самым важным предметом является христианское вероучение — «дабы жить и умереть правоверным католиком в этом мире, с тем чтобы обрести счастье с Господом в мире ином».
Сестра Мария Бернард была помешана на раннехристианских мучениках и часто, смакуя кровожадные подробности, читала ученикам вслух батлеровские «Жития святых». Ее и без того румяное лицо становилось почти багровым, толстые стекла очков запотевали от испарины, а порой, когда ее праведный гнев достигал особого накала, съезжали к самому кончику носа.
— Особой жестокостью отличался душевнобольной император Нерон, — растолковывала она. — Ибо он бросал наших святых мучеников на растерзание голодным псам либо приказывал натереть их воском, нанизать на острые пики, а затем поджечь и заживо превратить в факелы.
Даже при таких леденящих душу подробностях Эд Макги обычно шептал:
— Тим, звучит прикольно! Можно опробовать на О’Брайен.
Когда сестра Мария Бернард чувствовала, что аудитория достаточно загипнотизирована, она закрывала книгу, утирала лоб и переходила к морали.
— А теперь, мальчики и девочки, вы должны усвоить, что все это была большая честь. Ибо человек, не являющийся христианином, не имеет права называться мучеником, пусть он тысячекратно прошел через адское пламя.