Аванпост
Шрифт:
– Каким образом?
– Глупец! Разве вы не знаете, как мы договорились? План доктора Бретая необходимо проверить на месте. Он должен туда приехать. И тогда он в моих руках. Сообщите обо всем Лапорте и Хильдебранту.
– По-моему, в первую очередь надо поговорить с Гризоном. Он один был лично связан с лейтенантом.
– Вы правы! Идемте к Гризону.
Лорсакофф сунул часы в карман, потушил свет, и они отправились. У ворот русский на секунду остановился:
– Хм… Тут только что спал араб. Куда он мог подеваться?
Они постояли, вертя в задумчивости головами по сторонам, но дело было срочное, и они поспешили уйти.
…Хозяин кофейни осторожно спустился с лестницы. Потому как все это время он подслушивал за дверью.
Серый, промозглый рассвет съел сантиметр за сантиметром ночные тени вокруг деревьев и домов.
Лорсакофф и Маккар почти бежали.
Протянувшийся до самого берега моря длинный переулок зиял пустотой. Вдруг, однако, перед ними возникла фигура. То был солдат, вдребезги пьяный. Он что-то напевал себе под нос и натыкался на стены домов. Потом принялся грязно поносить арабов, вызывая их на улицу для расправы… Потом, привалившись к одному из домов, откопал в кармане сигарету и еще издали призывно замахал двум одиноким пешеходам.
– Подойдите поближе, господа… дайте огонька бедному солдату… который завтра, может, умрет за цивилизацию… родина вас не забудет… Vive lа France!!!! [ – Да здравствует Франция! (фр.)]
Лорсакофф и Маккар направлялись именно в тот дом, у которого остановился легионер. Лорсакофф, смеясь, вытащил зажигалку и долго щелкал ею: бензина, по-видимому, осталось совсем мало. Солдат, как это свойственно всем пьяным, почти навалился на него.
– Не поднимайтесь…
– Гризона нет дома?
– Он дома. Мертвый. Его убили.
– Иди на рыбный рынок…
Зажигалка наконец вспыхнула, солдат несколько раз затянулся и, сдвинув набекрень фуражку, пошел дальше, шатаясь и распевая что-то нечленораздельное…
– Бедный Гризон, – сказал Маккар. – Вы были правы, Лорсакофф. Кто-то встрял в игру, и Ив решил с нами порвать.
– Берегитесь, Маккар, кроме вас, никто с ним не говорил, только вы знаете его в лицо, и он помнит об этом…
– Можете меня не пугать, я…
Грянул выстрел. Пуля просвистела рядом с головой Маккара. Оба метнулись в подворотню. Подождали.
Тишина.
Маккар осторожно выглянул. Улица была безмолвна и пустынна. Нигде никого.
– Norn de Dieu… [ Черт… (фр.)] – скрипнул зубами Маккар. – Видно, мерзавцы взялись за дело всерьез.
На рынке, в утренней суете, они опять встретились с солдатом, который окликнул их, попросив поднести ему стакан водки, – он как-никак отправляется в пустыню. Они зашли в кабак.
Рассказывай, Хильдебрант, – прошептал русский.
– Ночью у меня с Гризоном была назначена встреча, -заговорил солдат.
– Я постучал, никто не открывает. Тогда я нажал на ручку. Оказалось, дверь не заперта. В квартире все вверх дном, вещи валяются на полу, постельное белье порвано, а посреди комнаты лежит мертвый Гризон с раздробленным черепом, весь исколотый ножом.
Они помолчали.
– Вы сегодня выступаете? – спросил Маккар.
– Да. В Ат-Тарир, Гризон все точно разнюхал.
– Послушай, – перебил солдата Лорсакофф, – пока не поступят новые указания, имей в виду: если раздобудешь ручные часы в виде крокодильей головы, получишь пятьдесят тысяч франков. С Лапорте я тоже хочу поговорить. Мы еще сегодня встретимся. А до тех пор действуйте, как договорились.
Легионер поспешил в казарму. Перед выступлением солдаты получили увольнительную до утра. Пока он разговаривал с начальником караула, патруль привел Голубя. Тот с сияющей физиономией протянул запястья, чтобы на них защелкнули наручники.
Хильдебрант побледнел!
На руке дезертира красовались часы в виде крокодильей головы!
Фельдфебель Латуре, который за время этой истории пришел в полный разлад с самим собой, ни слова не сказал своему неблагодарному и вероломному протеже. Он лишь то и дело поглаживал свои обожженные кошачьи усы и таращил на Аренкура налитые кровью глаза. Norn de Dieu… – читалось в его взгляде.
– Ты с ума сошел? – накинулся на Голубя поэт Троппауэр, который после всего случившегося счел резонным перейти с приятелем на «ты». – У тебя здесь было теплое местечко, совсем как у моего коллеги Данте в Раю, а ты валяешь дурака!
Голубь пожал плечами.
– Я не для того вступил в легион, чтобы дохнуть со скуки. Я полюбил твои стихи и хочу слушать их всегда, в огне и в воде!
– Ты это серьезно? – растроганно спросил поэт.
– Совершенно серьезно. Я с детства боготворю поэзию и уверен, когда-нибудь стану гордиться тем, что был одним из первых почитателей великого Троппауэра.
Вокруг обезьяньей челюсти заходили жевательные мышцы, и большие осоловелые глаза заволоклись слезами.
– Я обещаю тебе, что не скрою от потомков этот факт, если стану когда-нибудь великим поэтом. Я понимаю твое восхищение, но чтобы следовать за мной в пустыню… это… это действительно трогательно…
– За твои стихи я готов в огонь и в воду! – вдохновенно воскликнул Аренкур. – Я полюбил их и не хочу без них жить ни дня!
Троппауэр покраснел и потупил взгляд.
– Я рад, что подарил тебе целый мир… – запинаясь, пробормотал он и дрожащей лапищей неловко выудил из кармана состряпанный наспех эпос. Разгладил листки, взволнованно пожевал губами и трагическим голосом возвестил: – Гюмер Троппауэр. «Завтра выступаем, эхма!»